Министерство общего и профессионального образования

Обнинский институт атомной энергетики

Реферат на тему:

Выполнил студент

2 курса гр. ИС-28

Грибов А.А.

Обнинск
2000 г.

ВРЕМЯ В СВОЕМ БЕСКОНЕЧНОМ ТЕЧЕНИИ, В ОПРЕДЕЛЕННЫЕ ПЕРИОДЫ, ДОЛЖНО
НЕИЗБЕЖНО ПОВТОРЯТЬ ОДИНАКОВОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ВЕЩЕЙ. ЭТО НЕОБХОДИМО; ЗНАЧИТ,
НЕОБХОДИМО И ТО, ЧТО ВСЯКОЕ ЯВЛЕНИЕ ПОВТОРЯЕТСЯ. СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ЧЕРЕЗ
БЕСКОНЕЧНОЕ, НЕОГРАНИЧЕННОЕ, НЕПРЕДВИДИМОЕ КОЛИЧЕСТВО ЛЕТ, ЧЕЛОВЕК ВО ВСЕМ
ПОХОЖИЙ НА МЕНЯ, ПОЛНОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ МЕНЯ, СИДЯ В ТЕНИ ЭТОЙ СКАЛЫ, НАЙДЕТ В
СВОЕМ УМЕ ТУ ЖЕ МЫСЛЬ, КОТОРУЮ НАШЕЛ СЕЙЧАС Я, И ЭТА МЫСЛЬ БУДЕТ ЯВЛЯТЬСЯ В
ГОЛОВЕ ЧЕЛОВЕКА НЕ ОДИН, А БЕСЧИСЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО РАЗ, ПОТОМУ ЧТО
ДВИЖЕНИЕ, УПРАВЛЯЮЩЕЕ ВСЕМИ ЯВЛЕНИЯМИ, БЕЗОСТАНОВОЧНО. ЕСЛИ ТАК, ТО ВСЯКАЯ
НАДЕЖДА ДОЛЖНА БЫТЬ ОТВЕРГНУТА, И МЫ ДОЛЖНЫ ОПРЕДЕЛЕННО УСТАНОВИТЬ СЕБЕ,
ЧТО НИКАКАЯ НЕБЕСНАЯ ЖИЗНЬ НЕ ВСТРЕТИТ НАС И ЧТО В БУДУЩЕМ НАС НЕ ЖДЕТ
НИКАКОЕ УТЕШЕНИЕ. МЫ ТОЛЬКО ТЕНИ СЛЕПОЙ ОДНООБРАЗНОЙ ПРИРОДЫ, МЫ ПЛЕННИКИ
МИНУТЫ. НО НАДО ПОМНИТЬ, ЧТО ЭТО СТРАШНАЯ ИДЕЯ, УБИВАЮЩАЯ В НАС ВСЯКУЮ
НАДЕЖДУ, ОБЛАГОРАЖИВАЕТ И ОДУХОТВОРЯЕТ КАЖДУЮ МИНУТУ НАШЕЙ ЖИЗНИ; МГНОВЕНИЕ
НЕПРЕХОДЯЩЕ, ЕСЛИ ОНО ВЕЧНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ; МАЛЕЙШИЙ МИГ ЯВЛЯЕТСЯ ВЕЧНЫМ
ПАМЯТНИКОМ БЕСКОНЕЧНОЙ ЦЕННОСТИ И КАЖДЫЙ ИЗ НИХ БОЖЕСТВЕНЕН.
ПУСТЬ ВСЕ БЕСПРЕРЫВНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ — ЭТО ЕСТЬ ВЫСШАЯ СТЕПЕНЬ СБЛИЖЕНИЯ
МЕЖДУ БУДУЩИМ И СУЩЕСТВУЮЩИМ МИРОМ; В ЭТОМ ВЕЧНОМ ВОЗВРАТЕ — И ЗАКЛЮЧАЕТСЯ
ВЫСШАЯ ТОЧКА МЫШЛЕНИЯ.

Фридрих Ницше
ВВЕДЕНИЕ

БОЛЬШЕ — ПОЛЕ БИТВЫ, ЧЕМ ЧЕЛОВЕК

Ни для кого не секрет, что первым осмысленным способом общения было
сочетание звуков. В дальнейшем, вместе с развитием интеллекта человека,
совершенствовалась и его речь, которая представляла собой уже некую
«музыку» звуков — сформированных в слова. Это сделало возможным появление
поэтов, которые придали этой музыке различные формы — от катастрофически
ужасных до изысканно красивых. Кроме того, познав себя и свой язык,
человек научился вкладывать в обычные высказывания некий подтекст, эдакий
«телепатический сигнал», например известные всем «центурии Нострадамуса»
(не содержащие прямых предсказаний, впрочем, абсолютно соответствующих
реальным событиям) написаны именно в этом стиле. Да что центурии — сама
БИБЛИЯ написана так, что только одаренный, глубоко духовный читатель сможет
увидеть в ней не только учебник нравственности и сборник смыслов жизни, а
также — магические предсказания и предостережения адресованные потомкам.
Таковыми являются на мой взгляд и бессмертные творения Фридриха Ницше,
человека — стиль которого еще до сих пор до конца не разгадан.
Имеется масса практических аргументов, показывающих, что попытка
достичь цели, которую ставил Ницше (отмечу — в дословном прочтении или
буквальном понимании), на самом деле приведет к совершенно противоположным
результатам… Поэтому, в обществе зачастую существует только один характер
ответов на вопрос о гуманности учения Ницше — негативный. Абсолютизация
исследования неординарности Ницше, то есть попытка внеличностного подхода,
привела к парадоксальным выводам. Впрочем, любая абсолютизация приводит к
крайностям и в познании и, что всего печальнее, в социально нравственной
практике. Поэтому при попытке объективно определить словосочетание
«философия Ницше» практически все профессиональные философы пожимают
плечами или разводят руками. Он вообще не философ — в приемлемом для них
смысле слова! И они правы, потому что творчество такого ранга и масштаба,
как ницшевское – это война, ибо как еще можно определить столь яростную
попытку переоценки всех, без исключения, моральных ценностей, созданных
человечеством на протяжении всей истории существования. А по сему, само
«событие» Ницше, можно адекватно воспринять только в «подлиннике», не
подвергая какому-либо обобщению и систематизации. И значит, такого рода
попытки — надлежит оценивать со значительной долей условности (лучше со
смехом), потому что серьезное отношение к сфабрикованным фальшивкам типа
«Воли к власти» приводит к возникновению новоиспеченных фюреров и реальным
войнам.
Само по себе «явление» Ницше можно, на пример, охарактеризовать, так —
некто, заглянув в недоступную многим глубину, узрел там нечто, настолько
поразившее его, что итогом явилось появление нового органа восприятия
вещей: «Я словно ранен стрелой познания, отравленной ядом кураре: видящий
все…». Оглянувшись затем вокруг он не мог застать ни чего другого, кроме
сплошных несоответствий виденному. Диссонанс оказался настолько
душераздирающий, что провидец не в силах был больше молчать и заговорил, но
не в стиле гипнотических предсказаний, а в форме не выносимой какофонии
всех разом включенных аварийных сигналов, переводящей огромную, ни с чем не
сравнимую силу мысли из чисто умозрительной сферы в область политики.
«Что же, собственно, случилось со мной тогда? Я не понимал себя, но
инстинкт действовал как повеление». Интервал прошлого, длинною в двадцать
пять веков, сплющился до вчерашнего дня, но перед открытой кровоточащей
раной оставленной «отравленной стрелой» бессмысленной выглядела любая
давность сроков и в свете лозунга: «Вся история как лично пережитая –
результат личных страданий!» — несравненный артист языка объявил войну лжи
тысячелетий, находя слова, «разрывающие сердце Богу», и — коварнейший
парадокс! — почти ни когда не использовавший слов, смогших бы раз и
навсегда пресечь лавину будущих кривотолков в связи с собственным добрым
именем и глубочайшими интенциями своего учения. «У меня нет времени для
себя – вперед», то есть тактика безрезервных боев — битва в расчете на
катастрофу, ибо только такой расчет и давал единственный шанс на победу в
схватке с ложью тысячелетий. Ситуация – менее всего рассчитанная на
адекватное восприятие и понимание, более всего на кривотолки и удобнейшую
подозрительность. Вот в чем единственная вина Ницше – у него не было
времени.
Так что же собственно случилось тогда? Ответ был дан в Турине 6 января
1889 г., в письме Ницше к Я. Буркхардту, написанному на четвертый день
официально признанного сумасшествия: «Дорогой господин профессор, в конце
концов меня в гораздо большей степени устраивало быть славным базельским
профессором, нежели богом; но я не осмелился зайти в своем личном эгоизме
так далеко, чтобы ради него поступиться сотворением мира». Вот она –
конечная цель: новый мир – мир Сверхчеловека. Та цель, ради которой стоит
погибнуть в неравной войне. Войне (хочу особо подчеркнуть это) внутри себя,
где читателю отводится роль судьи – судьи разумного, а не праздного и
поверхностного, как это получилось на самом деле.
Война, в которой несостоявшийся профессор состоялся профессиональным
воином, где «милитаризация» самой философии была не идеологическим
отражением хищнических интересов, а почти инстинктивной реакцией на
идеологизацию политики как таковой. Война, как неизбежность, которую
вызвало апокалиптическое виденье истории ближайших двух столетий — как
восхождения нигилизма, крушения всех ценностей, экологических катастроф,
одичание психики, растворения политики в духовности, кошмарных войн
планетарного масштаба, ведущихся во имя фундаментальных философских учений,
вынуждающее бить в набат. Война, в которой были неизбежны катасрофические
последствия: «Ибо когда истина вступит в борьбу с ложью тысячелетий, у нас
будут сотрясения, судороги землетрясения, перемещения гор и долин о каких
никогда еще не грезили… все формы власти старого общества взлетят на
воздух». Война которая, по своей сути, велась лишь с самим собой, ибо: «кто
нападает на свое время — тот может нападать лишь на себя», что в целом
объясняет невероятность феномена Ницше, который первым из тех, кто так или
иначе был одержим проблемой: «стань тем, кто ты есть», довел ее до
немыслимо радикальных глубин и последствий. Эксперимент — по разрушению
традиционных ценностей, непременным условием которого был фактор
самоидентификации, обернулся сплошным саморазрушением, вплоть до буквально
— сумасшествия, которое и стало ужасающим критерием истины этого разума.
Эксперимент по изобретению лекарства от глупости, последствия которого были
в тысячу раз страшнее расщепления атомного ядра. Эксперимент –
катастофически сорвавшийся, но, что гораздо важнее, все-таки случившийся.
В свете выше сказанного — является бесспорным заявление о том, что
понять величайшее искусство Ницше невозможно без последовательных
жизнеописаний самого творца. Эта многогранная и противоречивая философия —
тесно связана с его психологией, со всей его жизнью, и может быть разумно
истолкована лишь в неразрывной связи с «патологией его болезненного гения».
Воистину! — сама жизнь Ницше и есть воплощение его философии во всей ее
суровой величественности и трагичности. Не почувствовав страдания и боль,
которые сопровождали мыслителя всю его жизнь, невозможно постичь глубину
его мысли. А не познав всей сути и ограничившись лишь беглым прочтением его
произведений, весьма легко неправильно оценить то воздействие, которое, к
сожалению, оказало учение Ницше на кровавый ХХ век.
Читайте Ницше! Но помните о юношеском признании автора о какой-то
книге, а в сущности, о всех своих книгах, дающее шифр к разгадке стиля
художника: «По сути дела, это музыка, случайно записанная не нотами, а
словами»; и еще одно личное признание: «Многие слова пропитались у меня
иными солями и имеют для моего языка другой вкус, чем для моих читателей».
Читайте Ницше! Возможно именно к нам обращался он говоря в конце XIX века:
«Только после завтра принадлежит мне. Иные люди родятся posthum». Читайте
Ницше! Вооружившись аксиомой обязательной для всех читателей Ницше:
«Наиболее вразумительным в его языке является не само слово, а тон, сила,
модуляция, темп, с которыми проговаривается ряд слов, — короче, музыка за
словами, страсть за этой музыкой, личность за этой страстью: стало быть,
все то, что не может быть написано». Но бросьте книгу, если вы не доросли
до упомянутых Ницше «забытых добродетелях правильного чтения», чтобы не
прослыть дураками, которым Заратустра дал определение: «читающие
бездельники», ведь «подлинник» Ницше уже доступен каждому.
Мошеннический образ, долгое время служивший прообразом «сильных»
ничтожеств, безвозвратно сдается в архив авантюр века. Остается иной образ,
но – осторожно! – отнюдь не безопасный, отнюдь не легко перевариваемый, все
еще взрывоопасный («Я не человек, я – динамит!»), но – иной. «Философ
неприятных истин» – так он назвал себя еще до того, как истины эти были им
же названы «ужасными».

«УСЛОВИЯ, ПРИ КОТОРЫХ МЕНЯ МОЖНО ПОНИМАТЬ, — А ТОГДА УЖ ПОНИМАТЬ С
НЕИЗБЕЖНОСТЬЮ, — МНЕ ОНИ ИЗВЕСТНЫ ДОСКОНАЛЬНО, ДОПОДЛИННО. НЕОБХОДИМО В
ДЕЛАХ ДУХА ЧЕСТНОСТЬ И НЕПОДКУПНОСТЬ, И НЕОБХОДИМО ЗАКАЛИТЬСЯ В НИХ, —
ИНАЧЕ НЕ ВЫДЕРЖИШЬ СУРОВЫЙ НАКАЛ МОЕЙ СТРАСТИ. НУЖНО СВЫКНУТЬСЯ С ЖИЗНЬЮ НА
ВЕРШИНАХ ГОР, — ЧТОБЫ ГЛУБОКО ПОД ТОБОЙ РАЗНОСИЛАСЬ ЖАЛКАЯ БОЛТОВНЯ О
ПОЛИТИКЕ, ОБ ЭГОИЗМЕ НАРОДОВ. НУЖНО СДЕЛАТЬСЯ РАВНОДУШНЫМ И НЕ ЗАДАВАТЬСЯ
ВОПРОСОМ О ТОМ, ЕСТЬ ЛИ ПОЛЬЗА ОТ ИСТИНЫ, НЕ ОКАЖЕТСЯ ЛИ ОНА РОКОВОЙ ДЛЯ
ТЕБЯ… НУЖНО, КАК-ТО СВОЙСТВЕННО СИЛЬНОМУ, ОТДАВАТЬ ПРЕДПОЧТЕНИЕ ВОПРОСАМ,
КОТОРЫЕ В НАШИ ДНИ НИКТО НЕ ОСМЕЛИВАЕТСЯ СТАВИТЬ; НЕОБХОДИМО МУЖЕСТВО,
ЧТОБЫ СТУПИТЬ В ОБЛАСТЬ ЗАПРЕТНОГО; НЕОБХОДИМА ПРЕДОПРЕДЕЛЕННОСТЬ — К ТОМУ,
ЧТОБЫ СУЩЕСТВОВАТЬ В ЛАБИРИНТЕ. И СЕМИКРАТНЫЙ ОПЫТ ОДИНОЧЕСТВА. И НОВЫЕ УШИ
ДЛЯ НОВОЙ МУЗЫКИ. И НОВЫЕ ГЛАЗА — СПОСОБНЫЕ РАЗГЛЯДЕТЬ НАИОТДАЛЕННЕЙШЕЕ.
НОВАЯ СОВЕСТЬ, ЧТОБЫ РАССЛЫШАТЬ ИСТИНЫ, ПРЕЖДЕ МОЛЧАВШИЕ. И ГОТОВНОСТЬ
ВЕСТИ СВОЕ ДЕЛО В МОНУМЕНТАЛЬНОМ СТИЛЕ — ДЕРЖАТЬ В УЗДЕ ЭНЕРГИЮ
ВДОХНОВЕНИЯ… ПОЧИТАТЬ СЕБЯ САМОГО; ЛЮБИТЬ СЕБЯ САМОГО; БЫТЬ БЕЗУСЛОВНО
СВОБОДНЫМ В ОТНОШЕНИИ СЕБЯ САМОГО»
Ф. Ницше
ЛИЧНОСТЬ ФРИДРИХА НИЦШЕ

КАК СТАНОВЯТСЯ СОБОЙ

Я хочу научить вас устремляться
вслед за мной в далекое будущее…

Ф. Ницше

Время, в которое жил Фридрих Ницше, было очень сложным: Германия
переживала болезненный процесс объединения, проводимый жесткой рукой
Бисмарка, ломались столетиями накопленные стереотипы и нормы которые были
так привычны, приятны и ценны немцам. Интеллигенция, прекрасно
образованная, воспитанная цветом европейской культуры из великих поэтов,
философов и музыкантов, больше всего желала плодотворного развития идей и
традиций самой передовой в то время в Европе, немецкой культуры и лишь
очень немногие видели необходимость радикальных перемен. Одним из них был
Фридрих Ницше.
Он родился 15 октября 1844г. в Реккене, Саксония. Отец и дед его были
пасторами. Фридрих был серьезным уравновешенным мальчиком. Несмотря на
молодые годы, совесть его была чрезвычайно требовательной. Он гордился
своим происхождением и твердо веруя в благородство своего рода, едва ли не
инстинктивно впитал в себя эту атмосферу правдивости и честности; страдая
от малейшего выговора, не раз, тут же, хотел заняться само исправлением.
Мальчик уже тогда знал: «Когда умеешь владеть собой, то начинаешь владеть
всем миром». Им владел титанический инстинкт творчества: с раннего детства
у него было непреодолимое влечение к музыке и письменной речи: «видимой
мысли». Уже тогда он предчувствуя свою особою судьбу избранника, обрел
поразительный дар — жить в возвышенном.
В 1858 г. Ницше поступает в знаменитую школу Пфорта, где впервые
пробует писать, а в последствие, совместно с друзьями, основывает
музыкально-литературный союз «Германия». Учеба в школе, а затем в Домской
гимназии давалась Фридриху легко, но больше учебных предметов мальчика
волновали поэзия и особенно музыка. Его кумирами стали: Моцарт, Гайдн,
Шуберт, Бетховен и Бах. В современной же музыке Берлиоза или Листа он не
находил ничего, способного взволновать человека. Его талант — уже не
возможно удержать! Стихотворение «Без родины» является поразительным
предчувствием 14-летнего Фридриха своей будущей жизни, а в сочинении «О
музыке» он напишет: «Всех людей, презирающих ее (музыку), необходимо
рассматривать, как бездарных, животно-подобных созданий… »
Сложившееся в те годы мировоззрение Ницше нашло отражение в написанном
им в октябре 1861 г. сочинении о поэте Гёльдерлине, тогда не признанном и
почти неизвестном. Его творчество, воспевавшее слияние человека и природы в
духе античности и ярко отразившее разлад общества и личности, привлекло
юношу тем, что Гельдерлин сумел выразить настроения, присущие Ницше уже
тогда.
В апреле 1862 г. Ницше создает два философско-поэтических эссе. В этих
небольших произведениях, скорее, набросках уже видны зародыши тех проблем,
вокруг которых до самого конца жизни Ницше будет обречена вращаться его
беспокойная мысль; здесь содержатся, чуть ли не все основные идеи его
будущих произведений: в первом — «Рок и история», он напишет: «…В свободе
воли заключен для индивида принцип обособления, отделения от целого,
абсолютная неограниченность, но рок вновь органически связывает человека с
общим развитием… Абсолютная свобода воли без рока сделала бы человека
Богом, фаталистический принцип – механизмом». Во втором эссе «Свобода воли
и рок» нужно отметить появление резких выпадов Ницше против христианской
идеи потустороннего мира: «То, что Бог становится человеком, указывает
лишь: человек должен искать свое блаженство не в бесконечности, а создать
свое небо на земле; иллюзия неземного мира исказила отношение человеческого
духа к миру земному: она была созданием детства народов… В тяжких
сомнениях и битвах мужает человечество: оно осознает в самом себе начало,
сердцевину и конец религий».
Развитие эти мысли получат, конечно, гораздо позднее, но критика
церковных догматов, переоценка всех сложившихся за тысячи лет человеческих
ценностей, признание ограниченности и относительности всякой морали, мысль
о философе и историке как о пророке, ниспровергающем ради будущего прошлое,
проблема места и свободы личности в обществе и истории, пронесенное
обществом через века отрицание личностной исключительности человека,
страстная мечта о новой исторической эпохе, когда наконец-то род людской
возмужает и осознает свои задачи, — все это можно уловить в его первых
философских опытах. Вновь и вновь на протяжении всей жизни он будет
возвращаться к этим темам, с каждым разом все более страстно и открыто.
Наряду с музыкальными исследованиями, Ницше усиленно изучал историю
литературы и эстетику, библейские тексты и античные трагедии.
Разбросанность интересов начала тревожить и его самого, пока он не решил
обратиться к изучению филологии. Здесь он надеялся найти именно то, что
гармонично сочетало бы холодную логику, научный рационализм и
художественную сторону.
В сентябре 1864 г. Ницше закончил обучение в Пфорте и после успешной
сдачи экзаменов возвратился в Наумбург. А затем, через месяц, после
небольшой поездки по Рейну и Пфальцу Ницше отправляется в Боннский
университет изучать теологию и филологию. Там он вступает в студенческую
корпорацию «Франкония». Однако Ницше был слишком поэтом и слишком
аристократом для того, чтобы интересоваться политикой масс, поэтому, летом
следующего года, он покидает корпорацию и, отказавшись от теологической
карьеры, уезжает в Лейпциг.
Осенью 1965 г. записывается на четыре филологических семинара
профессора Ричля в университете Лейпцига, а чуть позже, по инициативе
профессора, участвует в организации филологического кружка. Занятия
филологией вернули ему чувство самоутверждения, в значительной мере
потерянное за год обучения в Бонне, где он постоянно разрывался между
теологией, музыкой и филологией, не решаясь остановиться на чем-нибудь
одном.
Именно здесь Ницше впервые читает Шопенгауэра, который безраздельно
покорил Ницше своим превосходством, тонким вкусом и широким размахом: «Чего
мы ищем? Покоя, счастья? Нет, только одну истину, как бы ужасна и
отвратительна она не была». И отдав себя мудрости Шопенгауэра, он, таким
образом, видит свое самое глубокое желание — осуществившемся: у него есть
учитель! Шопенгауэр был не столько прочитан, сколько вчитан в жизнь и
судьбу, вплоть до катастрофических изменений в ее темпе и ритме: «Я понял
его, как если бы он писал для меня». Философское мышление еще не завладело
разумом Ницше, но именно годы учебы в Лейпциге дали решающие духовные
импульсы для его последующей жизни и творчества.
В 1866 г. Ницше пишет доклад для филологического кружка, который был
доработан в не большую книгу, по настоянию профессора Ричля: «…никогда
еще мне не приходилось видеть у студента третьего семестра ничего подобного
по строгости метода и надежности комбинации». Ницше любил успех и переживал
его с чувством самого простого тщеславия, в котором сознавался сам. Именно
этот случай спровоцировал решение продолжить университетскую карьеру,
несмотря на уже начавшуюся внутреннюю «иммиграцию», вызванную отношением
Шопенгауэра к профессорам и кафедрам.
В 1867 г. Ницше начинают печатать в «Рейнском научном журнале». В
противоположность другим ученым, он — пишет, в самом глубоком, классическом
значении этого слова, и поэтому вскоре получает премию за конкурсную
работу о Диогене Лаэртском. И после этого — призывается, прусской армией, в
конное подразделение артиллерийского полка, квартировавший в Наумбурге, где
прослужив не более года получит сильнейшую травму и будет демобилизован.
Вернувшись в Лейпциг он вскоре открывает себе нового гения — Рихарда
Вагнера. Эта встреча в ноябре 1968 г. оказалась решающей. Вагнер был
персонифицированной философией Шопенгауэра по духу, и, что важнее всего,
владел музыкой — единственным по силе адекватности синонимом «мировой воли»
(по Шопенгауэру). Ницше был очарован дружелюбием и живостью Вагнера, первой
поистине гениальной творческой личностью, встреченной им на жизненном пути.
Его ослепил не ореол славы Вагнера, а действительно независимое мышление
известного музыканта. Потрясение, несмотря на разницу в возрасте, было
обоюдным и их частые встречи перерастают в дружбу.
После знакомства Ницше погрузился в чтение эстетических произведений
Вагнера «Искусство и революция» и «Опера и драма». И вновь едва преодолимая
тяга к философии и естествознанию выливалась в сомнения о правильности
того, что он избрал своей профессией филологию, но именно в это время
произошли события, задержавшие на 10 лет Ницше в оковах филологической
науки. Профессор Ричль, тогда первый филолог в Германии, наблюдая за Ницше,
был не мало удивлен и удивлен на столько, что рекомендовал этого студента —
Базельскому университету на должность профессора. В своем письме
университетской комиссии он опишет Ницше как феномен, ставший в Лейпциге
идолом филологического мира, и который однажды займет ведущее место в
немецкой филологии. Бедный Ричль, знал бы он тогда в какую чудовищную
алхимию обернутся так ценимые им таланты: работа над источниками и
эрудиция.
В 1869 г. решением базельской университетской комиссии на основании
рекомендации Ричля 24-летний Ницше, не имевший в то время научной степени и
собравшийся было стать химиком, утверждается в должности профессора
классической филологии Базельского университета на кафедру греческого языка
и литературы. Вслед за этим Лейпцигский университет присуждает профессору
Ницше докторскую степень, при чем весьма почетным образом: без какой-либо
защиты и даже диссертации, а лишь на основании статей. Приняв предложение
о преподавательской деятельности Ницше переезжает в Швейцарию, где
освободившись от Прусского подданства: отныне и впредь лишен всякого
гражданства!
Преподавание в университете довольно скоро начали тяготить Ницше. Его
все чаще охватывали периоды меланхолической депрессии, спасение от которой
он находил в дружбе с Вагнером. Погружение в возвышенный мир искусства
разительно контрастировали с размеренным и скучным существованием Ницше в
Базеле. Это вызывало у Ницше сомнение в филологии и науке вообще. В
набросках того периода эти сомнения выражены достаточно определенно: «Цель
науки — уничтожение мира… Доказано, что этот процесс происходил уже в
Греции: хотя сама греческая наука значит весьма мало. Задача искусства —
уничтожить государство. И это также случилось в Греции. После этого наука
разложила искусство».
В 1870 г. начинается франко–прусская война. Ницше подает заявление с
просьбой об отпуске и предоставлении ему возможности отправится на фронт.
Он пишет: «…я знаю толк в двух видах оружия: сабле и пушках…». Но
нейтральная Швейцария разрешает ему поехать только в качестве санитара.
Одной недели оказалось достаточно, чтобы усеянные трупами поля сражений и
опустошенная войной местность произвели на чувствительную эстетическую
натуру Ницше неизгладимое впечатление. Он увидел не героический пафос и
сияние побед, а кровь, грязь, хрупкость человеческого существа, ставшего
легкой добычей бога войны. Вопрос о смысле человеческого бытия встал перед
Ницше уже не в фантастических образах искусства, а в жестокой реальности.
Пережив тяжелейшие потрясения на фронте, и заразившись дизентерией с
дифтеритом, Ницше едва не расстается с жизнью (безнадежность ситуации
такова, что вызывают священника).
Несмотря ни на что, война преобразила его, и он восхваляет ее. По его
словам — она будит человеческую энергию, тревожит уснувшие умы, она
заставляет искать цели слишком жестокой жизни в идеальном строе, в царстве
красоты и чувства долга. «Война создала рабство; в страдании и трагедии
люди создали красоту; надо глубже погрузить в страдание и трагедию
человека, чтобы удержать в нем чувство красоты».
2 января 1872 г. выходит в свет «Рождение трагедии из духа музыки».
Именно тогда, миру явился новый Ницше – чей гений и талант, был позже
признан всеми, но до конца понять его мысли и музыку слов не смог никто.

РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ

Наука, искусство и философия столь
тесно переплелись во мне, что в любом
случае мне придется однажды родить
кентавра.
Ф. Ницше

Кентавром этим стала книга «Рождение трагедии из духа музыки»,
прощальная песнь филологии, и как ни странно, встреченная коллегами весьма
прохладно.
Книга задумывалась еще до франко-германской войны, и схематически
очерчена в докладе «Греческая музыкальная драма», прочитанном в
университете в январе 1870 г. Посвященная Вагнеру, она определяла те
основы, на которых покоится рождение трагедии как произведения искусства.
Античная и современная линии тесно переплетаются друг с другом; в
постоянном сопоставлении Диониса, Аполлона и Сократа с Вагнером и
Шопенгауэром — Ницше так сформулировал античные символы: «До сего времени
мы рассматривали аполлоновское начало и его противоположность —
дионисическое, как художественные силы: с одной стороны, как художественный
мир мечты, завершенность которого не стоит в какой-либо связи с
интеллектуальным уровнем или художественным образованием отдельной
личности, а с другой — как опьяняющую действительность, которая также не
принимает во внимание отдельную личность, а наоборот, стремится даже
уничтожить индивида и заменить его мистической бесчувственностью целого».
Освобождающим из этих символов предстает у Ницше как дионисическое
начало, как бы помогающее «снять» страдания кошмарного бытия. Оно
становится отныне его постоянным спутником. «Танцуя и напевая, являет себя
человек как сочлен высшего сообщества: он разучился говорить и ходить, а в
танце взлетает в небеса… в нем звучит нечто сверхъестественное: он
чувствует себя Богом, сам он шествует теперь так возвышенно и восторженно,
как и боги в его снах».
Исходя из «метафизики ужаса» Шопенгауэра, Ницше стремился отыскать
аппозицию христианству и находил ее в символе или мифе разорванного на
куски Диониса, в раздроблении первоначала на множество отдельных судеб, на
мир явлений, называемых им «аполлоновской частью». То что первоначало,
Шопенгауэр назвал волей, есть основа бытия, оно переживается
непосредственно, и прежде всего через музыку. От прочих видов искусства
музыка, по мнению Ницше, отличается тем, что она выступает непосредственным
отражением воли и по отношению ко всем феноменам реального мира является
«вещью в себе». Поэтому мир можно назвать воплощенной музыкой так же, как и
воплощенной волей.
Вечное существование по милости Бога в потустороннем мире и то, что
смерть должна быть искуплением первородного греха Адама и Евы, казалось
Ницше абсурдом. Он высказал поразительную, на первый взгляд, мысль о том,
что чем сильнее воля к жизни, тем ужаснее страх смерти. Как можно жить, не
думая о смерти, не боясь ее, зная при этом о ее неизбежности и
неумолимости? Древние греки, чтобы выдержать такую реальность, создали свою
трагедию, в которой происходило как бы полное погружение человека в смерть.
Причину заката древнегреческой трагедии Ницше усматривал в том, что уже в
пьесах Еврипида появилась идея диалектического развития, как следствие
сократовского рационализма и веры в мощь науки. Сократ стал для Ницше
символом реальной потенции духа с магическим воздействием. Вместе с тем
Ницше твердо верил в то, что и наука имеет свои пределы. В исследовании
отдельных явлений она, по его мнению, в конце концов непременно натыкается
на то первоначало, которое уже невозможно познать рационально. И тогда
наука переходит в искусство, а ее методы — в инстинкты жизни. Так что
искусство неизбежно корректирует и дополняет науку. Такое противоречивое
переплетение характерно не только для книги, но и, что не менее
существенно, для самого автора.
«Рождение трагедии из духа музыки» — произведение, которое не сразу
решились опубликовать, ведь еще находясь в стадии подготовки оно уже
поражало воображение друзей творца — своей смелостью. Ницше, под камуфляжем
темы отношения Шопенгауэра и Вагнера к эллинству, описал — отношения
эллинства и христианства, причем древняя Греция являла собой своего рода
трамплин для прыжка в современность, для сильного удара по нынешним
церковным порядкам, которые — по существу являют собой, не что иное, как
антихристианский тоталитаризм.
Старый Ричль, с нескрываемой грустью, напишет: «Но наш Ницше! – да,
вот уж действительно темная история… Просто Удивительно как в нем уживаются
две души. С одной стороны, строжайший метод квалифицированно научного
исследования.., с другой, этот фанатически чрезмерный, сверхостроумно
перекувыркивающийся в непонятное вагнеро-шопенгауроэровский искуство-
мистерие-религие-фанатизм! Ибо едва ли будет преувеличением сказать, что он
и его – находящиеся всецело под его магическим влиянием – соадепты, Роде и
Ромундт, в сущности помышляют основать новую религию. Бог в помощь!
Конечно, все в то и упирается, что нам не достает взаимопонимания; для меня
он слишком головокружительно высок, для него я слишком гусенично ползуч…»

В январе — марте 1872 г. Ницше выступает с серией публичных докладов
«О будущности наших учебных заведений», имея в виду не столько швейцарские,
сколько прусские гимназии и университеты. Там впервые прозвучала одна из
главных идей Ницше — необходимость воспитания истинной аристократии духа,
элиты общества. Его ужасала тенденция к расширению и демократизации
образования. Он указывал: «Всеобщее образование — это пролог коммунизма.
Таким путем образование будет ослаблено настолько, что не сможет более
давать никаких привилегий». По Ницше, прагматизм должен присутствовать не в
классических гимназиях, а в реальных школах, честно обещающих дать
практически полезные знания, а вовсе не какое-то «образование».
В 1873 г. резкое и уже периодически повторяющееся всю жизнь ухудшение
здоровья. По 200 дней в году будут проходить в жутких мучениях. Надо
сказать, что Ницше не был физически здоров с самого детства: частые
головные боли и болезнь глаз, не мешающие, однако, ежедневным занятиям и
непрестанной сосредоточенности мысли на определенных научных вопросах.
Затем, непомерная преподавательская нагрузка привела к желудочным болям и
бессоннице. Страдания воспитывают его волю и оплодотворяют его мысли. Скоро
Ницше объявит, что у него нет Бога и нет веры, он намеренно лишит себя
всякой поддержки, но все-таки не согнется под тяжестью жизни и будет
неуклонно двигаться ввысь, следуя генезису своего разума.
В 1874 г. Ницше задумал серию памфлетов (из двадцати задуманных
увидели свет только четыре) под общим названием «Несвоевременные
размышления». Эта книга с исключительной воинственностью линчует немецкую
культуру с ее победоносным опьянением после создания империи. Этим
произведением, томящийся своим вагнерианством и артистической метафизикой
Ницше и втайне зачитывающийся Кантом, Дюрингом и Ланге, довольно учтиво
прощается с периодом героического германизма Вагнера и Шопенгауэра.
Первое нападение «Давид Штраус, исповедник и писатель»(1873) было на
современную культуру в которой Ницше не видел способности вырабатывать
гениев — истинного предназначения последней. Низкие меркантильные интересы,
холодный научный рационализм, стремление государства руководить культурой —
все это ведет ее к упадку и кризису. Между тем путь к истинной культуре,
определяемой Ницше как единство художественного стиля во всех проявлениях
жизни народа, лежит через выработку в нас и вне нас философа, художника и
святого.
Второе нападение «О пользе и вреде истории для жизни»(1874) выглядит
еще более несвоевременным как раз в то время, когда немецкая историческая
наука становилась образцом в Европе и переживала период подъема. В нем
Ницше резко выступил против преклонения перед историей как слепой силой
фактов. В прошлом он видел бремя, отягощавшее память, не дававшее жить в
настоящем. А между тем прошлого нужно ровно столько, сколько требуется для
свершения настоящего. В этом Ницше шел по стопам Гёте, сказавшего однажды:
«Лучшее, что мы имеем от истории, — возбуждаемый ею энтузиазм». Ницше
различил три рода истории:
Монументальная — черпает из прошлого примеры великого и возвышенного.
Она учит, что если великое уже существовало в прошлом хотя бы однажды, то
оно может повториться и еще когда-нибудь. Поэтому монументальная история
служит источником человеческого мужества и вдохновения, источником великих
побуждений. Опасность же ее Ницше видел в том, что при таком подходе
забвению предаются целые эпохи, образующие как бы серый однообразный поток,
среди которого вершинами возносятся отдельные разукрашенные факты.
Антикварная — охраняет и почитает все прошлое, ибо оно освящено
традициями. Она по своей природе консервативна и отвергает все, что не
преклоняется перед прошлым, отметает все новое и устремленное в будущее.
Когда современность перестает одухотворять историю, антикварный род
вырождается в слепую страсть к собиранию все большего и большего числа
фактов, погребающих под собой настоящее.
Критическая, которую Ницше ставит выше других — привлекает прошлое на
суд и выносит ему приговор от имени самой жизни как темной и влекущей за
собой силы. Но он сразу предупреждал, что критическая история очень опасна,
поскольку мы продукт прежних поколений, их страстей, ошибок и даже
преступлений. И оторваться от всего этого невозможно.
Все виды истории имеют свое несомненное право на существование. В
зависимости от обстоятельств, целей и потребностей всякий человек нуждаются
в известном знакомстве с каждым из этих видов. Важно лишь то, чтобы история
не заменяла собою жизнь, чтобы прошлое не затмевало настоящего и будущего.
Поэтому слабых людей история подавляет, вынести ее могут только сильные
личности. В этом Ницше видел как пользу, так и вред истории для жизни.
«Шопенгауэр как воспитатель»(1874) и «Рихард Вагнер в Байрейте»(1875-
76) содержат указания к высшему пониманию культуры и восстановлению самого
понятия «культура». В них выставлены образы суровейшего эгоизма и
самодисциплины, наполненные суверенным презрением ко всему, что называется
«Империя»; два несвоевременных типа, которых, в прочем к тому времени, сам
автор уже превзошел.
Из этих четырех покушений первое имело исключительный «успех», оно
вызвало столько шума и брани о которых сам автор не смел и мечтать.
Сомнение Ницше, родится ли из победы Германии и ее политического
объединения блестящая культура (так же как произошло это с древними греками
после окончания персидских войн во времена Перикла) — звучало раздражающим
диссонансом на фоне бравурного грохота литавр, возвещавших эру культурного
расцвета и уязвляло самолюбие победоносной нации. В статье «Господин
Фридрих Ницше и немецкая культура» лейпцигская газета объявила его «врагом
Империи и агентом Интернационала». Поистине, трудно представить что-либо
более комичное, нежели последнее обвинение, но после публикации этих
«покушений» в Германии стали замалчивать Ницше, который в «Несвоевременных»
публично разрушил иллюзию восприятия себя как рядового профессора
филологии.
В 1875-76 гг. Ницше переживает глубочайшее потрясение в связи с
известиями: о смерти профессора Ричля и решением Ромундта стать
католическим священником.
Наступил короткий период позитивистского перерождения Ницше,
мечтавшего променять свой филологический ангажемент на естественнонаучное
ученичество. Прилежание ремесленника стало выше природной одаренности,
наука — выше искусства, целью культуры стало уже не сотворение
художественного гения, а познание истины. Этот первый период перерождения
был ознаменован весьма болезненной сменой идолов: вместо Шопенгауера —
Вольтер, испытанный пятновыводитель по части всяческой романтики, героики и
морального прекраснодушия. Период этот совпал со столь резким ухудшением
здоровья, что Ницше в октябре 1876 г. получил годичный отпуск для лечения и
отдыха, во время которого, уехав в Сорренто, работал над новой книгой,
составленной в форме афоризмов, ставшей обычной для его последующих
сочинений.
Основная трактовка афористической манеры письма Ницше: «мысли
изложенные в виде коротких литературных фрагментов; единственная возможная
форма творчества в подобном состоянии — состоянии невообразимых физических
страданий». Чушь! — По себе других не судят! Афоризм Ницше рождался не из
ущерба, а из избытка. Это преодоление «человека» запечатленное в
преодолении языка и воплощенное в этот жанр, как в единственно соизмеримую
ему форму выражения. Это отнюдь не логика, а скорее палеонтология мысли,
поверх логических норм и запретов. Афоризм Ницше — зигзаг оригинального
образа мышления, чуждого традиционной систематики, свободного и
музыкального. Ницше не фиксирует строго очерченную мысль, а скорее,
нюансирует все, что приходит на ум, предлагает не жесткую формулу, а
широкое поле для палеонтологии с осторожным обдумыванием всего
предполагаемого. По словам принстонского профессора В. Кауфмана: «В одном и
том же разделе Ницше нередко занят этикой, эстетикой, философией истории,
теорией ценностей, психологией и, быть может, еще полудюжиной других
областей, Поэтому усилия издателей Ницше систематизировать его записи
должны были потерпеть неудачу». Что это, как ни сама жизнь Ницше?
В мае 1878 г. выход в свет книги «Человеческое, слишком человеческое»
— книги «для свободных умов». Произведение с вызывающим посвящением «Памяти
Вольтера», в которой Ницше публично и без особых церемоний порвал с прошлым
и его ценностями: эллинством, христианством, метафизикой и вагнерианством —
произвела впечатление взорвавшейся бомбы и послужила причиной, теперь уже,
официального разрыва каких-либо отношений с Р. Вагнером.
«Человеческое, слишком человеческое» — памятник суровой
самодисциплине, с помощью которой Ницше положил конец «всему привнесенному
в меня мошенничеству высшего порядка, идеализму, Богу». Это признание
заблуждения «своего инстинкта» обернувшееся катастрофой осознания
иллюзорности огромного вагнеровского солнца, освещавшего и согревавшего
юношеские порывы Ницше. Это к тому же, несмотря на боль и отчаянье,
осознанное уничтожение огромной любви (кроме которой по существу не было
уже никакой другой), которое открывало перспективу абсолютного одиночества
в уже назревшем походе на мораль и все ценности истории человечества. Уход
от Вагнера — это по существу, лишь повод для разрыва с самим собой, то
есть в первую очередь с базельской профессурой.
«Когда я пошел дальше один, я дрожал; вскоре за тем я был болен,
больше чем болен, я изнемог — изнемог от неудержимого разочарования во
всем, что остается для вдохновения нам, современным людям, в растраченной
всюду силе, работе, надежде, юности, любви, изнемог от отвращения ко всему
идеалистическому лганью и изнеженности совести, которая вновь одержала
здесь верх над одним из храбрейших; изнемог наконец, и не в последнюю
очередь, от гложущей тоски беспощадного подозрения — что я осужден отныне
на более глубокое недоверие, более глубокое подозрение, более глубокое
одиночество, чем когда-либо прежде. Ибо у меня не было никого, кроме
Рихарда Вагнера…»
Основная версия случившегося усматривает причину перелома
мировоззрения Ницше — в тлетворном влиянии на него «злого демона» —
философа и психолога Пауля Рэ, с которым Ницше тесно общался, живя в
Сорренто. Возможно, эта дружба и сыграла некую роль, но лишь катализатора
уже предпочтенной тональности мышления Ницше, охладевшего к вагнерианству и
метафизике немецкого идеализма. Кроме того, подаренная Ницше книга Рэ
«Происхождение моральных чувств», вышедшая годом раньше «Человеческого,
слишком человеческого», содержит дарственную надпись автора: «Отцу этой
книги с благодарностью от ее матери», которая при скидке на все
развлекательные обертоны смысла, вносит бесспорную ясность в вопрос о
влиянии.
В 1879 г. Кризис болезни: почти каждодневные приступы,
сопровождающиеся непрерывной рвотой, значительное ухудшение зрения — вплоть
до невозможности самому читать и писать. Летом этого же года, из-за
невозможности преподавать — по состоянию здоровья, Ницше подает прошение об
отставке и, получив ежегодную пенсию в 3000 франков, покидает Базель. С
этого момента великий мыслитель, который еще осуществит великий поход на
мораль и прежние представления о добре, зле, любви, религии — начинает, в
сущности, скитальческий образ жизни. Этому периоду принадлежит «Странник и
его тень».
В 1880 г. Ницше с П. Гастом выезжает в Венецию. Гаст много читает для
Ницше, а так же переписывает и правит рукописи, к тому времени, уже
полуслепого творца. В сущности Гаст начиная с «Человеческого, слишком
человеческого» выполнял роль писателя, а Ницше — автора. Так же появилась и
«Утренняя заря», в которой уже сформулировано одно из краеугольных понятий
ницшеанской этики — «нравственность нравов».
Проанализировав связь падения нравственности с ростом свободы
человека, Ницше предположил: «свободный человек хочет во всем зависеть от
самого себя, а не от какой-либо традиции». Последнюю он считал: «высшим
авторитетом, которому повинуются не оттого, что он велит нам полезное, а
оттого, что он вообще велит». Вот — еще пока не высказанное, но уже
прочерченное отношение к морали, как к чему-то относительному, так как
поступок, нарушающий сложившуюся традицию, всегда выглядит безнравственным,
даже если в его основе лежат мотивы — положившие начало той самой традиции.
Немногим позже, в Мариенбаде, Ницше скажет: «Наверно со времен Гете здесь
не было еще такого напряжения мысли, и даже Гете не приходилось обдумывать
столь принципиальные вещи — я далеко превзошел самого себя».
«Утренняя заря» – книга мыслей «о морали как предрассудке». С этой
книги Ницше начинает свой великий поход против общепринятой морали
самоотречения. Однако несмотря на первый открытый призыв расстаться со всем
тем, что до сих пор почиталось и даже боготворилось, «Утренняя заря» не
содержит ни одного отрицательного слова, ни одного нападения, ни капли
злости. Сам Ницше так определит ее: «Эта утверждающая книга изливает свой
свет, свою любовь, свою нежность на сплошь «дурные» вещи, она возвращает им
«душу», чистую совесть и преимущественное право на существование. На мораль
не нападают, ее просто не принимают в расчет…». Основная задача этого
произведения: подготовить человечеству момент высшего самосознания, который
помог бы в грядущей переоценке освободиться от старых ценностей и принять
все новое, что до сих пор запрещали, презирали и проклинали в морали. Иначе
говоря, попытка указать верный путь: «Есть так много утренних зорь, которые
еще не светили».
В 1881 г. происходит самое главное событие в жизни Ницше, в долине Верхнего
Энгадина на него снизошли два «видения»: идея «вечного возвращения» и образ
Заратустры. Здесь происходит перелом, который ярко продемонстрирован в
следующей книге.
Зимой 1881-82 гг. появится «Веселая наука». Задуманное как продолжение к
предыдущей книге , это произведение — с весельем, песнями и плясками,
переходит от радикализации восприятия мировозрительного горизонта
«Человеческого, слишком человеческого» до катастрофизма книг последнего
периода. Здесь — ревизии подвергается и сам Вольтер, взятый в союзники
против испорченной вагнерианством «грандиозной греческой проблемы». Урок
Вольтера был усвоен, а афористическая техника ученика не то чтобы не
уступает, но и явно превосходит образец, поэтому этот сорт ментальности,
так же, будет отброшен как выжатый лимон, а полученный эффект самоочищения
и самоопределения позволит сказать: «Теперь я, с большой долей вероятности
, самый независимый человек в Европе».
С этого момента началось новое измерение мысли Ницше, невиданное никогда
прежде отношение к двум с половиной тысячелетиям европейской истории,
культуре и морали как к личной своей проблеме: «Я вобрал в себя дух Европы
— теперь я хочу нанести контрудар». Столь интимное переживание истории не
могло обернуться ни чем иным, как «ясновидением» и открытой раной
оставленной «отравленной стрелой познания», а сам Ницше — «полем битвы».
Здесь он проникнет за «6000 футов по ту сторону человека и времени» и
определит задачи, которые и не мерещились Вольтеру.
В 1882 г. некоторое улучшение состояния. Ницше едет в Рим, где знакомится
с Лу фон Саломэ, почитательницей своего таланта. Он будет настолько увлечен
ею, что дважды предложит выйти за него замуж. «Лу — дочь русского
генерала, и ей 20 лет; она проницательна, как орел, и отважна, как лев, и
при всем том, однако, слишком девочка и дитя…». Причина столь страстного
увлечения становится ясна после знакомства Элизабет Ницше с Лу, после
которого сестра, охваченная ужасом из-за «совершенной аморальности подруги
своего брата», увидела в ней «персонифицированную философию» Ницше.
Беспокойство матери и интриги сестры в скором времени сказываются на Ницше
пугающе-серьезным образом: вплоть до мыслей о самоубийстве и разрыва с Лу,
матерью и сестрой. Глубокие и искренние переживания сказываются и на
состоянии здоровья: «…если мне не удастся открыть фокус алхимика, чтобы
обратить и эту грязь в золото, то мне конец…».
В 1883-85 гг. Ницше создает своего рода библию «Так говорил
Заратустра». Это произведение станет вершиной лика поэта в Ницше, гений
которого — творец иллюзий, предложит воображению людей иную любовь и
ненависть, иное добро и зло, но не в угоду своему развоевавшемуся ЭГО, а во
имя спасения человечества.

ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА

«Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния
из темной тучи, называемой человеком. смотрите, я — провозвестник молнии; а
имя той молнии — сверхчеловек»
Так говорил Заратустра

«Книга для всех и ни для кого» — так звучит подзаголовок библии Ницше.
Таков круг его подлинных читателей и всего о нем. Эта священная, для
Ницше, книга — огромна по своему замыслу. Она не только вызывающе смелая и
чрезвычайно захватывающая, но и без сомнения, обладает огромной лирической
силой. Это произведение, если следовать генезису мысли Ницше, было задумано
как новое евангелие, которое заставит забыть евангелие Христа.
Предыстория появления этого произведения начинается еще с 1875 г., когда
Ницше, исследовав все учения нравственности, указал на их иллюзорное
основание. Кроме того усиленно занимаясь изучением трудов по
естествознанию, он познакомился с гипотезой Дюринга., который высказал
мысль, что Вселенную можно было бы представить, в любой момент времени, в
виде определенной комбинации элементарных частиц. Тогда мировой процесс
будет калейдоскопом этих различных комбинаций, число которых имеет предел.
А это означает, что после построения последней комбинации может вновь
сложиться первая. Следовательно, мировой процесс — не что иное, как
циклическое повторение однажды уже бывшего. Дюринг как позитивист отвергал
такую гипотезу, считая количество комбинаций уходящим, по выражению Гегеля,
в «дурную бесконечность». Однако эта идея глубоко поразила Ницше.
Переосмыслив предположение Дюринга, Ницше создает концепцию, что в основе
бытия лежит некое определенное количество квантов силы, понимаемых не
физически, а биологически. Кванты эти, подобно объективациям воли в
философии Шопенгауэра, находятся в постоянной борьбе друг с другом, образуя
при этом различные сочетания. А так как число квантов постоянно, то
количество сочетаний конечно, и периодически должны складываться
комбинации, уже существовавшие когда-то прежде: «Все становление имеет
место только в рамках вечного круговращения и постоянного количества силы».
Таким образом, бытие в том виде, в каком оно существует, не имеет цели и
смысла, оно неумолимо вновь и вновь повторяется, никогда не переходя в
небытие — неизбежный вечный круговорот и вечное возвращение. Но,
следовательно, повторяется и человек, а значит, никакой потусторонней
небесной жизни в природе не существует и каждое мгновение вечно, поскольку
неизбежно возвращается. Свое понимание мира Ницше определит так: «Это
слепой механизм, непрерывно и бесцельно вертящееся колесо». Между тем, он
захотел быть в этом мире пророком, учить о добродетелях и целях жизни,
возвышать и обесценивать ценности, диктовать скрижали.
В начале 80-х, на Ницше снизошли два «видения»: сначала идея о «Вечном
возвращении», а потом и образ самого Заратустры. Эти «видения» Ницше
проиллюстрирует в окончании «Веселой науки»:
Первое — в беседе с демоном (отрывок «Величайшая тяжесть»): «…что если бы
днем или ночью подкрался к тебе в твое уединеннейшее одиночество некий
демон и сказал тебе: «Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен
будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное число раз; и ни чего в ней не
будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый
вздох, и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет заново
вернутся к тебе, и все в том же порядке и в той же последовательности, —
также и этот паук и этот лунный свет между деревьями, также и это вот
мгновение и я сам. Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и
снова – и ты вместе с ними, песчинка из песка!» …Овладей тобою эта мысль,
она бы преобразила тебя и, возможно, стерла бы в порошок; вопрос
сопровождавший все и вся: «Хочешь ли ты этого еще раз и еще бесчисленное
число раз?» – величайшей тяжестью лег бы на твои поступки!..»
Второе – в стихотворении «Сильс — Мария»:

Здесь я засел и ждал, в беспроком сне,
По ту черту добра и зла, и мне
Сквозь свет и тень мерещилась с утра
Слепящий полдень, море и игра.
И вдруг, подруга! Я двоится стал –
И Заратустра мне на миг предстал…

Восемнадцать месяцев «беременности» — разрешились в тихой бухте Рапалло, не
далеко от Генуи. «Мое здоровье было не из лучших; зима выдалась холодная и
дождливая; маленькая гостиница, расположенная прямо у моря, так что ночью
прилив просто лишал сна, представляла почти во всем противоположность
желаемого. Несмотря на это и почти в доказательство моего утверждения, что
все выдающееся возникает «несмотря», в эту зиму и в этих неблагоприятных
условиях возник мой Заратустра. — Я взбирался по южной красивой гористой
дороге, по направлению к Зоальи, мимо сосен и глядя далеко в море. Здесь
мне пришел мне в голову весь первый Заратустра, и прежде всего сам
Заратустра, как тип: точнее, он снизошел на меня…».
Дальнейшее написание книги представляет собой образец — штурмового
вдохновения неудержимого гения Ницше: заканчивая поэму, которая является
только началом другой, причем более обширной, чем предыдущая, он ни на
минуту не оставлял своей работы. Книга создавалась урывками, но в
необычайно короткие сроки: фактически чистое время написания первых трех
частей заняло не больше месяца, по десять дней на каждую. Отношение Ницше к
этой книге было исключительным: «Я открыл мой «Новый свет», о котором еще
не знал ни кто, — теперь, конечно, мне следует шаг за шагом завоевать его».
Именно с нее начинается резкий сдвиг его в сторону самоосознания в себе
человека Рока – тот не бывало катастрофический темп переживаний, который и
определит все своеобразие «феномена» — Ницше, который закончил первую часть
«Заратустры» словами: «Умерли все боги; теперь мы хотим, чтобы жил
Сверхчеловек».
Эта поэма занимает исключительное место (попросту стоит особняком) в
творчестве Ницше. Она ставит перед читателем странное условие: понимать не
ее, а ею – парадокс, естественность решения которого, бросается в глаза,
как только понимаешь, что имеешь дело с «музыкой» – «симфонией», как
означил ее сам автор. Эта необыкновенная музыкально-философская книга
вообще не укладывается в привычные каноны анализа. Она практически не
переводима с немецкого на другие языки, как не переводим, например,
волшебник языка Гоголь. Ее органическая музыкальность требует не столько
осмысления, сколько сопереживания. Необычайная игра слов, россыпи
неологизмов, сплошная эквилибристика звуковых сочетаний, ритмичность,
требующая не молчаливого чтения, а декламации. «Тот кто пишет кровью и
притчами хочет чтобы его не читали, а заучивали наизусть».Неповторимое
произведение, аналог которому вряд ли сыщется в мировой литературе. Читая
первую часть книги, не надо сразу смешивать её с теми, которые появятся
потом, и только тогда, услышав ее «музыку», можно оценить всю здравость
книги и всю мягкость ее языка; и тогда уж, раз и навсегда, поверить
высказыванию Ницше о своем стиле: «До меня не знали, что можно сделать из
немецкого языка, что можно сделать из языка вообще».
В целом, книга содержит необычайно большое число полускрытых ядовитых
пародий на Библию, а также лукавые выпады в адрес Шекспира, Лютера, Гомера,
Гёте, Вагнера, и т.д. На многие шедевры этих авторов Ницше дает пародии с
одной-единственной целью: показать, что человек — это еще бесформенная
масса, материал, требующий талантливого ваятеля для своего облагораживания.
Только так человечество превзойдет самого себя и перейдет в иное, высшее
качество, обретая при этом — Сверхчеловека.
Основная часть книги должна была дать идею «Вечного возвращения» – идею
которая смогла бы исцелить этот мир! Однако, в «Заратустре» эта мысль еще
не развивается, из-за невозможности мгновенного, но осознанного и разумного
построения всей гипотезы; здесь Ницше преследует мысль о Сверхчеловеке —
символе настоящего, определяющего все явления прогресса, и обещания
возможного освобождения от случая и рока. Сверхчеловек — смысл всего
произведения, в нем он видит принцип действия, надежду спасения. Ницше
хочет в своей книге показать человечество, пробужденное к новой жизни —
прославлением своего собственного существа с добродетелями добровольного
избранного меньшинства, которое очищает и обновляет свою кровь. Его воля
заключается в том, что он хочет определить и направить деятельность людей;
он хочет основать новые нравы, указать подчиненным их обязанности, а
сильным их долг и объем власти и вести все человечество к высшему будущему.
Заратустра является предзнаменованием Сверхчеловека — это пророк благой
вести. В своем одиночестве он открыл обещание счастья и, спустившись с гор,
принес это обещание людям. С благодетельной и мягкой силой он предсказывает
людям великое будущее в награду за великий труд. Затем, Заратустра ушел от
людей, вернувшись в родные горы, но еще два раза ему надо спуститься и
продиктовать им скрижали своего закона. Его слов будет достаточно для того,
чтобы можно было предвидеть основные формы человечества, покорного своим
избранникам. Человечество разделяется им — на три касты: нижнюю из них
составляет простой народ, которому оставляется его «жалкая вера»; над ней
стоит каста «Хозяев», организаторов и воинов; еще выше стоит священная
каста поэтов — творцов иллюзий определяющих ценности.
Проповедями Заратустры Ницше порицает все нравственные устои,
поддерживавшие прежнее человечество. Он хочет уничтожить прежнюю мораль и
установить новую. Восхваляемая им добродетель — это ни чем не
замаскированная сила разума, это дикий пыл, который господствующие на Земле
нравственные принципы всегда стремились ослабить, изменить, или навсегда
победить. И Ницше отдается во власть этой увлекающей его силе.
«Пусть соединят воедино дух и доброту всех великих душ: и совокупно не были
бы они в состоянии произнести хотя бы одну речь Заратустры. Велика та
лестница, по которой он поднимается и спускается, он дальше видел, дальше
хотел, дальше мог, чем какой бы то ни было другой человек. Он противоречит
каждым словом, этот самый утверждающий из всех умов, в нем все
противоположности связаны в новое единство. Самые высшие и самые низшие
силы человеческой натуры, самое сладкое, самое легкомысленное и самое
страшное с бессмертной уверенностью струятся у него из единого источника.
До него не знали, что такое глубина, что такое высота, еще меньше знали,
что такое истина. Нет ни одного мгновения в этом откровении истины, которое
было бы уже предвосхищено, угадано кем-либо из «величайших». Не было
мудрости, не было исследования души, не было искусства говорить до
Заратустры; самое близкое, самое повседневное говорит здесь о неслыханных
вещах. Самая могучая сила образов, какая когда-либо существовала, является
убожеством и игрушкой по сравнению с этим возвращением языка к природе
образности. Здесь в каждом мгновении преодолевается человек, понятие
«Сверхчеловека» становится здесь высшей реальностью, — в бесконечной дали
лежит здесь все, что называлось великим в человеке. О совмещении не
совместимого, обо всем, что вообще типично для типа Заратустры, никогда
никто еще не мечтал — как о существенном элементе величия. Заратустра
именно в этой шири пространства, в этой доступности противоречиям чувствует
себя наивысшим проявлением всего сущего, и когда, услышат, как он это
определяет, откажутся от поисков ему равного».
Однако, в этом произведении, Ницше предпочел несколько отсрочить тот
затруднительный момент, когда пророк провозгласит свой закон. Заратустра
сначала должен закончить дело служителя правосудия, уничтожив все слабое и
низменное в человеке. Здесь Ницше возвращается к оставленной им идее
«Вечного возвращения», но изменяет ее смысл и применение: теперь это уже не
упражнение для разума, не попытка внутреннего перестроения — это молот,
оружие морального терроризма, символ, разрушающий все мечты.
В контексте последних слов — все что будет написано и сказано позже может
быть определено коротким и емким словом — «война», стиль ведения которой,
вполне объясняется формулой Ницше для создания «совершенной книги»: при
повествовании не использовать никакого Я, как бы беседа двух духов;
предпочтение отдавать словам военным, жестким, отчеканенным в формулу;
построить все сказанное с расчетом на катастрофу.

КАК ФИЛОСОФСТВУЮТ МОЛОТОМ

«Я не знал ни одного — ни одного! – более аристократичного человека, чем
он. Он мог быть беспощадным только с идеями, а не с людьми – носителями
идей».
Барон фон Зейдлиц о Ницше

Зимой 1885-1886 г. Ницше пишет прелюдию к философии будущего, книгу «По ту
сторону добра и зла». По его словам: «ужасная книга, проистекшая, на сей
раз, из моей души». В этой книге он размышлял о распаде европейской
духовности, низвержении прошлых ценностей и норм, восстании масс и создании
для их оболванивания и обслуживания чудовищной массовой культуры,
унификации людей под покровом их мнимого равенства, начале борьбы за
господство над всем земным шаром, попытках выращивания новой расы господ,
тиранических режимах как порождении демократических систем.
Создавая подобное Ницше прекрасно понимал, что перешел за некую грань и
стал чем-то вроде интеллектуального диссидента, бросившего вызов лжи
тысячелетий. Именно здесь он, убежденный в том, что в человеке «тварь» и
«творец» слились воедино, начинает разрушать в себе «тварь», чтобы спасти
«творца». Э. Роде, после встречи с Ницше, напишет: «Неописуемая атмосфера
чуждости, нечто показавшееся мне зловещим окутывала его. В нем было что-то
такое, чего я в нем раньше не знал, и отсутствовало многое, что прежде
отличало его. Словно бы он пришел из какой-то страны, где еще ни кто не
жил…».
В середине 1887 г. выходит в свет полемическое сочинение «К
генеалогии морали», написанное Ницше как дополнение к предыдущей книге, а
так же, чтобы избежать кривотолков вокруг нее. В нем он поставил три
основные проблемы: аскетические идеалы, способные придать смысл
человеческому существованию; «вина» и «нечистая совесть» как инстинктивные
источники агрессивности и жестокости; наконец, ключевое понятие движущей
силы в структурировании ценностей морали — ressentiment. В общем плане это
понятие характеризует атмосферу неопределенной враждебности, ненависти и
озлобления, но не самих по себе, а только вкупе с чувством бессилия,
порождаемым несоответствием между внутренними притязаниями и фактическим
положением человека в обществе. Осенью того же года, в Ницце, Ницше
приступил к первым наброскам главной работы всей его жизни – «Переоценке
всех ценностей».
В 1888 г. происходит необыкновенный взрыв эйфории: сначала в Турине «Казус
Вагнер», затем во время последней остановки в Сильс-Марие «Сумерки идолов»
и параллельно «Антихрист», после чего создание «Ecce Homo». Кроме того, в
то же время, работа над «Дионисовыми дифирамбами».
Туринское письмо «Казус Вагнер» — это тщательно продуманная, блестяще
написанная работа, пропитанная ядовитым и уничтожающим сарказмом. Памфлет —
итог длительных и мучительных раздумий Ницше над великой проблемой падения
культуры и мира, решение которой вытекает из анализа искуства, в которым
Ницше выделял прежде всего музыку. «Вагнер — художник декаданса… Я далек
от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье
— и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он
делает больным все, к чему прикасается — он сделал больною музыку». Однако
изумительная стилистика избиения Р. Вагнера не должна сбивать с толку;
Ницше продолжал любить Вагнера, как никого, и пронес эту свою любовь даже в
годы помрачения: «Я называю Вагнера великим благодетелем всей моей жизни».
У Вагнера романтизм идеализирован до предела, а для Ницше романтизм был
всего лишь вехой на пути к нигилизму, поэтому отмечая болезненный характер
музыки Вагнера Ницше говорил о немецкой культуре вообще и использовал имя
Вагнера не потому, что его музыка плоха, а потому что он прикрывает
убожество своих идей — пышностью декораций и величием легенд (Кольцо
Нибелунгов); с помощью грохота барабанов и воя флейт стремится заставить
всех остальных композиторов маршировать за собой. Поэтому вагнерианство,
стало для Ницше олицетворением неприемлимой и опасной формы проявления
идиотизма и раболепия в культуре, так же как и христианство — в морали.
То, что было написано потом, принято называть «Переоценкой всех ценностей»
и характеризовать как «поздний Ницше». В сущности, это и есть философия
Ницше, точнее введение в так и не сформированное направление философии.
Философия так и не написанная, да и едва ли она могла быть написана при
таких невероятных темпах, которых только и хватило на «интродукцию». Вот
как это было написано: «Последние недели я испытывал приступы диковинной
инспирации, так что то немногое , чего я и не ожидал от себя, в одно
прекрасное утро как бы бессознательно предстало готовым. Это вносило
некоторый беспорядок и исключительность в мой образ жизни; я часто
вскакивал в 2 часа ночи, чтобы гонимый «духом» набросать нечто на бумагу».
Гонимый духом! Здесь психогенная формула последних произведений предстает
уже диагнозом: минимум сознательности при максимуме стиля, и, стало быть,
стиля, предоставленного самому себе, как бы «автопилоту» с курсом на –
окончательную катастрофу, ведь именно такова, по мнению Ницше, формула
«совершенной книги». Оттого стилистические роскошества «Переоценки» не
поддаются иному определению, как соблазн и искушение, в сущности
самособлазн и самоискушение. «Она до такой степени выходит за рамки понятия
литература, что по сути даже в самой природе отсутствует сравнение».
Сочинение «Сумерки идолов» – представляют собой некий проспект или конспект
философии Ницше. В нем, как бы в единый афоризм, удалось сжать содержание
целой книги. Сам автор оценит «Сумерки», как «радикальное до преступления».
Это блестящее сочинение написано удивительной, вплоть до сверхмастерских
фокусов, стилистикой работы на немецком языке средствами языка
французского. «Нет ни чего более богатого содержанием, более независимого,
более опрокидывающего — более злого. Нет ни одной реальности, ни одной
«идеальности», которая здесь не была бы затронута. Сумерки идолов – старая
истина приходит к концу…» Именно с этого сочинения начинается уже
общеевропейский резонанс философии Ницше.
В свете выше сказанного становится очевидным, что «Антихрист» и «Ecce Homo»
— две последние книги Ницше, требуют особенно осторожного и критического
подхода. Элемент невменяемости и распада Я свил себе в этих произведениях
зловещее гнездо, и от того говорить здесь об авторстве в обычном смысле
этого слова следовало бы с большими оговорками. Машина стиля! Машина,
однажды заведенная, и набравшая такие обороты, что уже в любую секунду
готова разлететься на куски.
Книга «Ecce Homo» — это история жизни Ницше. Однако, эта «автобиография»
была написана в стиле далеко отстоящим от жанра мемуаров: «с цинизмом,
который станет всемирно-историческим, я рассказываю себе свою жизнь».
Книга, уже своим заглавием являющаяся бесцеремоннейшим покушением на
«Распятого», была задумана как прелюдия к «Антихристу», несмотря на то, что
создавалась позже; своего рода паспорт («Выслушайте меня! ибо я такой-то и
такой-то») к произведению после которого мир должен был содрогнутся в
конвульсиях, ведь уже эта книга завершается раскатами грома и молний против
всего, что есть христианского или христианско-заразного. Отсюда и вытекает
уникальная форма исполнения книги, как настоящая амальгама жанров, где
словно в котле смешаны и перекипячены жанры биографии, жизни, исповеди,
мифа, трагедии, сатиры, дифирамба, пророчества, интимного дневника,
философии и психоаналитического протокола. По существу Ницше использует
здесь обнаженность исповеди как приманку для более контрастного и
фотогеничного представления себя, как человека Рока.
Произведение «Антихрист» — венец философии Ницше. Именно это произведение
он определит его как «Моя переоценка всех ценностей». Исключительная
значимость, которую Ницше отводил этой книге и вообще теме, вынуждала его
оттягивать сроки публикации. Вот как выглядел его не осуществившийся
проект: одновременный перевод книги на 7 языков и одновременный выход в
свет в масштабе всей Европы, причем сразу миллионным тиражом на каждом
языке. Вдумайтесь! такие масштабы (в конце XIX века) для книги с
подзаголовком «Проклятие христианству» — это война! «Этого не выдержит ни
один слух и ни одно зрение». И только непривзайденнейшей глухотой и
потрясающим равнодушием Европы, можно оправдать тот факт, что
современниками Ницше осталась незамеченной — эта уже развязанная, уже
ведущаяся с катастрофическими последствиями война, где насмерть сшибались
ложь тысячелетий и полуживой пенсионер, который по состоянию здоровья был
вынужден с особой тщательностью подбирать не только место жительства, но и
даже уровень крепости чая.
В январе 1889 г. — апоплексический удар и окончательное помрачение. После
рассылки знаменитых почтовых открыток, подписанных попеременно то «Дионис»,
то «Распятый», Ф. Овербек вывозит Ницше в Базель, где его помещают в
психиатрическую клинику. В последствии, мать заберет его оттуда, на
домашнее попечение.
Позднее, в литературе много раз делались попытки истолковать жестокий
душевный недуг, отравивший последнюю четверть жизни Фридриха Ницше: как
праведную божественную кару за его нечестивое вольнодумство, как достойное
искупление его сатанинской гордыни, а то и просто сведением к
злоупотреблению «хлоралом». Он действительно заплатил безумием за
героическую непокорность своей вопрошающей мысли, но на мой взгляд —
великий мыслитель, поставив точку в своем жизнеописании, вдруг осознал всю
тяжесть возможных последствий буквального восприятия его мыслей и понял,
что именно он, искренне пытаясь помочь человечеству, положил основу
грядущим кровавым событиям. Предвидя будущее, Ницше, имеющий и без того
довольно плачевное состояние здоровья не смог выдержать такого сильного
душевного потрясения, поэтому лишился рассудка. Непроницаемое темное облако
окутало горделивую вершину его духа, а леденящий вихрь людской алчности
навсегда погасил этот трепетный «прометеев огонь». Все ученики покинули
Ницше, немецкие филологи объявили его человеком, умершим для науки, и даже
родная сестра предала его.
С 1891 г. сестра Ницше начинает зарабатывать деньги на нем и его имени: она
будет вмешиваться в издания, заберет в собственность весь архив и наследие
писателя. Она даже пригласит художника, чтобы сделать несколько портретов
тяжело больного Ницше.
25 августа 1900 года, в Веймаре, умер Фридрих Ницше. Человек, который
сплющил в себе двадцать пять веков до вчерашнего дня и не выдержав столько
лжи, осуществил великий поход на мораль и ценности прежней истории —
замахнувшись на догмы создаваемые тысячелетиями.
Было бы справедливо отнести и к нему слова великого Толстого о Мопассане, о
том Мопассане, которого Ницше так любил и считал столь родственным себе
духовно: «Он дожил до того трагического момента жизни, когда начиналась
борьба между ложью, которая окружала его, и истиною, которую он начинал
сознавать. Начинались уже в нем приступы духовного рождения… Если бы ему
суждено было не умереть в муках рождения, а родится — он бы дал великие,
поучительные произведения, но и то, что он дал нам в своем процессе
рождения, уже многое. Будем же благодарны этому сильному правдивому
человеку и за то, что он дал нам». Конечно эта цитата откровенно слаба для
некролога сокрушителя продажной морали и мученика – во имя спасения
человечества, отдавшего невольно жизнь за свое запоздалое бессмертие, но
право — хватит гимнов! Я не танцую на похоронах…

УЧЕНИЕ НИЦШЕ О СВЕРХЧЕЛОВЕКЕ

«Это было весной, и все деревья налились уже соком. Идя лесом и полный
самых ребяческих мыслей, я машинально вырезал себе из дерева свистульку. Но
стоило мне поднести ее к губам и засвистеть, как мне предстал бог, давно
уже знакомый мне, и сказал: «Ну, крысолов, чем это ты тут занят? Ты
недоделанный иезуит и музыкант, — почти немец!» (Я подивился тому, что богу
вздумалось польстить мне таким образом, и решил про себя быть с ним
начеку.) «Я сделал все, чтобы оглупить их, позволил им потеть в постели,
дал им жрать клецки, велел им пить до упаду, сделал их домоседами и
учеными, внушил им жалкие чувства лакейской души…» — «По-моему, ты
замыслил нечто более скверное! — вмешался я. — Уж не хочешь ли ты угробить
человека!?» — «Может быть! — ответил бог. — Но так, чтобы при этом он
выгадал для себя нечто!» — «Что же?» — спросил я с любопытством. — «Кого
же, следовало бы спросить тебе!» — так сказал Дионис и погрузился в
молчание с присущей ему манерой искусителя. Видели бы вы его при этом! Это
было весной, и все деревья налились уже соком»

ИДЕАЛ ЧЕЛОВЕКА — СВЕРХЧЕЛОВЕК

Слово сверхчеловек для обозначения типа самой высокой удачности, в
противоположность «современным» людям «добрым» людям – почти всюду понято в
полной невинности как идеалистический тип высшей породы людей, как
полусвятой, как полугений…
Ф. Ницше

Все заблуждения, вытекающее из неверного толкования Сверхчеловека Ницше,
заключаются в буквальном истолковании слов, несравненного артиста языка,
без какого либо намека на попытку вникнуть в смысл произведений. Кого же
реально называет Ницше Сверхчеловеком? – вот вопрос на который нужно
ответить, прежде чем списывать на великого мыслителя последствия мировых
войн.
Центральное понятие своего учения сам Ницше определяет следующим образом:
«это люди, которые проявляют себя по отношению друг к другу столь
снисходительными, сдержанными, нежными, гордыми и дружелюбными, но по
отношению к «добрым» людям — они немногим лучше необузданных хищных
зверей», звучит довольно устрашающе, не правда ли? Но на самом деле – это,
по мнению автора, только потому, что: «Так чужда ваша душа всего великого,
что вам сверхчеловек был бы страшен в своей доброте…». Добрые здесь не
значит хорошие. Добрые – это те кто распинают всех пишущих новые ценности
на новых скрижалях, а значит приносят себе в жертву будущее, человеческое
будущее. Добрые — это бездумно, а значит бессмысленно верующие; те кто не
могут созидать и никогда не говорят правды. Добрые – это христиане с их
Крестовыми походами на все, что они не приемлют. Добрые – это те кто были и
будут всегда начало конца…
Следует так же обратить особое внимание на примечательную особенность этих
«белокурых бестий»: их врождённые благородство и аристократичность, которых
так не хватает нынешним господам: алигархам и политическим деятелям,
которым только деньги (зачастую весьма грязные) дают право на иллюзию
господства над «массами». Сверхчеловек — это новый культ, но уже всех
личностей, далеко выходящий за рамки тоталитарного культа личности обычных
людей. Сверхчеловек — это высший биологический тип, который относится к
человеку, как тот относится к обезьяне. Но этот тип нужно вырастить, а для
этого Ницше не дает каких-либо специальных рецептов, т.е. он выступает лишь
как пророк — предвещающий приход нового времени. Его Заратустра — это еще
не сверхчеловек, это «мост» к сверхчеловеку, а обычные люди — это исходный
материал, почва для созревания Сверхчеловека. Сверхчеловек — это религия
Ницше, изложенная наиболее полно в его библии.
С подачи лжепоследователей, распорядившихся наследием мыслителя в угоду
своим амбициям, а также, попросту бестолковых критиков, на прямую
истолковавших метафоры поэта, Ницше объявили не только врагом народа, но и
вдохновителем одной из ключевых общественных проблем: «поддержание
господства власть имущих и борьба с восстаниями порабощенных». Чушь –
непревзойденного масштаба!!! Бесспорно, «господство хозяев» — одна из
главных основ общественно-морального идеала Ницше. Но прежде чем судить,
неплохо бы для начала уяснить, какой смысл вкладывает Ницше в понятия
«господство» и «хозяева», а также иметь полное представление о человеке
которого зачастую судят по ярлыку: «Убийца Бога».
Вот обобщенный портрет, воссозданный со слов его друзей: «У него была
привычка тихо говорить, осторожная, задумчивая походка, спокойные черты
лица и обращенные внутрь, глядящие вглубь, точно в даль, глаза. Его легко
было не заметить, так мало было выдающегося в его внешнем облике. В обычной
жизни он отличался большой вежливостью, почти женской мягкостью, постоянной
ровностью характера». Он даже казался «святым» простым людям и случайным
путевым знакомым. Ницше писал о себе: «Что мне до сих пор особенно льстило,
так это то, что старые торговки не успокаиваются, пока не выберут для меня
самый сладкий из их винограда».
«Господство» Ницше определял: не как политическую или юридическую и, тем
более, не экономическую власть над людьми. Его «господство» относится к
сфере духа — это власть в силу выдающихся духовных качеств, которыми
обладающая ими личность щедро и бескорыстно одаривает других. Недаром Ницше
недвусмысленно писал: «…но ужасом является для нас вырождающееся чувство,
которое говорит — все для меня». Тогда станет понятно, что «аристократия» в
учении Ницше вовсе не равнозначна социальной власти немногих избранных над
массами. Во всех его произведениях «знать» и «чернь» всегда употребляются
не как социально-политические, а исключительно как моральные категории.
Общественная иерархия здесь совершенно ни при чем. Не богатством или
бедностью определяются «знать» и «чернь», а величием или ничтожеством.
Величие души — удел немногих, а оно-то и придает смысл самому существованию
человека. И никоим образом не пропагандировал Ницше идею о том, что для
власть имущих должна быть одна мораль, а для подчиненных масс — другая. Он
констатировал это как реальный факт, но сам писал о другом — о двух типах
одной морали, существующих даже — в одном и том же человеке, в одной душе.
Различия этих типов определяются различием моральных ценностей. Для морали
«хозяев» характерна высокая степень самоуважения, возвышенное, гордое
состояние души, ради которого можно пожертвовать и богатством, и самой
жизнью. Мораль «рабов», напротив, есть мораль полезности. Малодушный,
мелочный, унижающийся человек, с покорностью выносящий дурное обхождение
ради своей выгоды — вот представитель морали «рабов», на какой бы высокой
ступени социальной лестницы он ни находился. «Рабская» мораль жаждет
мелкого счастья и наслаждения; строгость и суровость по отношению к самому
себе — основа морали «хозяев».
«Человек имеет цель внутри себя; цель его — жизнь». Эта идея абсолютной
ценности человеческой жизни по существу явилась тем лозунгом, который
объединяет все творчество Ницше. С этим лозунгом связан и ницшеанский идеал
человека — Сверхчеловек. Этот идеал, по замыслу Ницше может быть реализован
лишь при условии, если человечество возвратится к истокам своей истории,
когда бал жизни будут править люди высшей расы – «хозяева», люди,
представляющие собой «совершенство» прежде всего в биологическом отношении.
Они не будут отягощены ни бытовыми, ни социальными, ни религиозными
ограничениями и предрассудками и потому будут абсолютно свободны.
Биологически обусловленным, считает Ницше, является все, что в человеческом
общежитии считается добром, что составляет для людей ценность, включая и
ценность моральную. Соответственно, нет и быть не может объективно
обусловленной морали. Каждый имеет такую мораль, которая в наибольшей мере
соответствует требованиям его жизни: мораль одного оправдывает все, к чему
он стремится; мораль другого делает его умиротворенным; мораль третьего
призывает к мщению врагам и т. д. Люди даже могут не осознавать, каков на
самом деле источник их моральных убеждений и представлений, но это не
меняет дела. Всякий имеет тот тип морали, который больше всего
соответствует его природе.
Наиболее существенное различие между людьми, по мнению Ницше, состоит
в том, что некоторые из них слабы от природы, другие же – сильны, опять-
таки по природе. Соответственно различается и их мораль. Сильные
(«хозяева») — ценят личное достоинство, решительность, настойчивость,
самоуверенность, несгибаемую волю и неистощимую энергию в достижении
поставленной цели. Слабые («рабы») — ценят то, что в большей мере
обусловлено их слабостью — сострадательность, мягкосердечие, альтруизм, и
рассудительность и т.п. «Некогда, хозяева господствовали в жизни. У них
была своя мораль, свои понятия и представления о добре и зле. Но со
временем их одолели рабы, но победили они не силой, а числом. Добром стало
признаваться то, что в большей мере соответствует их интересам;
мягкосердечие, покорность, смирение — все эти и им подобные качества
возвышены до уровня добродетели. В эпоху после восстания рабов
господствующей стала и продолжает оставаться рабская мораль».
В оценке существующей и прославляемой ныне морали Ницше хотел занять
беспристрастную, научно обоснованную, натуралистическую поэзию. Он отмечал,
«…все идет так, как и должно идти в условиях, когда рабы приемлют мораль
рабов. Одно тут плохо: даже хозяева начинают подчиняться этой морали».
Однако Ницше не мог удержаться на этой объективной, беспристрастной
позиции, так как ощущал себя принадлежащим к расе «хозяев» и признавал их
мораль не только более высокой, но и единственно достойной этого понятия.
Если попытаться суммировать различные разрозненные оценки, данные
Ницше существующей в обществе морали, то, вероятно, их можно свести к
некоторому общему знаменателю и выразить в виде следующих трех
предположений:
во-первых, о всеобщем равенстве;
во-вторых, о свободе — каждый должен быть свободен в той мере, в какой он
не посягает на свободу других;
в-третьих, об абсолютности моральной ценности, которая якобы не требует
никаких доказательств, поскольку она не средство, а цель.
Основанная на этих предположениях мораль, казалось бы, вполне закономерно
должна включать в себя принципы справедливости, альтруизма, любви к
ближнему, сострадания, милосердия, превосходства духовных ценностей над
материальными, преимущество общественного блага перед личным и т.п.
Оглянитесь вокруг!!!
Собственная моральная позиция Ницше, позиция «хозяина», далеко не
соответствует этой — господствующей и по ныне в обществе морали. Ее
краеугольными камнями служат:
во-первых, ценность жизни в ее биологическом смысле — только жизнь имеет
абсолютную ценность и порождает все то, что имеет ценность;
во-вторых, свобода сильного — свобода принадлежит только тому, кто имеет
достаточно силы, чтобы «завоевать» и отстоять ее;
в-третьих, неравенство — люди не равны, они лишь лучше или хуже, в
зависимости от того, сколько жизненной силы заключено в каждом из них.
Естественно, этим устоям соответствуют и принципы морали. Справедливость в
том виде, как ее сейчас понимают — есть ложь. Истинная справедливость:
«Каждый имеет столько, сколько заслуживает, а заслуги его измеряются
количеством жизни», основана отнюдь не на равенстве: «Равенство — есть
признак упадка». Ложным является и принцип полезности — назначение жизни
состоит не в увеличении добра. Сама жизнь есть высшее и величайшее добро, и
только это имеет значение. Ложью является и принцип альтруизма, значит
«если и может у кого-либо быть великая цель, то она важнее благополучия
ближнего». И дело не в любви к ближнему — уважения и поклонения достойны
лишь лучшие, а лучшие — это наиболее «сильные». Кроме того, требование
альтруизма есть не что иное, как эгоизм, но только эгоизм – «слабого». Не
видит Ницше каких-либо достоинств и у принципа милосердия — оно есть пустая
трата энергии на «слабых» и «вырождающихся». Требованием жизни должно быть
не спасение и даже не помощь «слабым». Лозунгом, достойным подлинной жизни
является: «Падающего — толкни!», который, по Ницше, не является инструкцией
для вышибал! Здесь он, прежде всего, критикует христианство, но только то
христианство о котором сказал: «Что отрицал Христос – все, что сегодня
называется христианским!», и которое считает религией «рабов». Христианская
религия отрицает свободу мышления, самостоятельность действий человека.
Человек свободен, а смирение есть оковы, которые надевает на людей
лицемерная каста жрецов ради достижения собственной власти. Вывод Ницше: не
свержение строя, порождающего несвободу, а возрождение идеала сильной и
свободной личности — идеала времен Античности и Возрождения, отказ от
культа слабости и униженности, покаяния, жертв и самопожертвования,
навязанного религией лицемерия. То же и в случае с принципом общественного
блага: «Только великие индивидуальности имеют ценность», а что касается
«масс», то они могут представлять интерес только как «дурная» копия
великого, как сила сопротивляющаяся ему, или как орудие в его руках.
Кроме всего прочего, существующая мораль, считает Ницше, базируется
на ложной психологии, а это значит, она не почитает и не может почитать
природных инстинктов, обрекая тем самым людей на следование принципам,
несовместимым с их природой. Она говорит об альтруистических поступках,
свободе воли, моральном порядке, но на деле ничего подобного нет и быть не
может. Есть только ложь, но наибольший вред существующей морали состоит в
том, что она культивирует «посредственность» и тем самым разрушает
единственную ценность — жизнь.
Главная заслуга Ницше в том, что он предпринял и осуществил переоценку всех
ценностей: «все то, что обычно признается ценным, на самом деле не имеет
ничего общего с подлинной ценностью; нужно все поставить на свои места:
истинные ценности — на место ценностей мнимых». В этой переоценке
ценностей, по существу составляющей основу философии Ницше, он встал «по ту
сторону добра и зла». Обычная мораль, сколько бы ни была она развитой и
сложной, всегда заключена в рамки, противоположные стороны которой
составляют представление о добре и зле. Их пределами исчерпываются все
формы существующих моральных отношений. Что касается Ницше, то согласно его
мнению мораль, ограниченная этими рамками, есть ложь. Подлинно духовный
человек должен строить всю свою жизнь в пространстве, границ у которого
нет, а не между добром и злом существующей морали. Именно в этом контексте
Ницше называет себя первым имморалистом.
Разумеется, речь идет не об отдельных поступках, противоречащих требованиям
общечеловеческой совести, не о преступниках в обычном смысле этого слова, а
о морали как системе установленных взглядов, представлений, предписаний,
требований и т.п. Просто, у Ницше иной критерий добра и зла. Следовательно,
по сравнению с предшествующей традицией взглядов, позиция Ницше
характеризуется так, что если вся европейская философская традиция
претендовала на создание или перестройку этики, не посягая при этом на саму
мораль, то Ницше претендует на создание не только новой этики, но и новой
морали.
Ни один из философов прошлого — ни Платон, ни Аристотель, ни Августин
Блаженный, ни Фома Аквинский, ни Кант — не заходил столь далеко: каждый из
них претендовал на создание лишь новой этики как философии морали, но не
самой морали. Иными словами они стремились концептуализировать мораль
своего времени, выявить ее основные черты, фундаментальные новоположения и
показать вытекающие из них следствия, занимая позицию стороннего
созерцателя. В отличие от них, Ницше — провозгласил мораль, которая своим
фундаментом имеет жизнь как первую и абсолютную ценность. Соответственно ее
движущий механизм включает не только размышление и осмысление, сколько
инстинктивные реакции, которые в наибольшей мере развиты у Сверхчеловека —
созданного философией Ницше идеала человека. Его еще нет, и не может быть,
в нашей реальности, но залогом его появления служат те единицы, которые —
научившись правильно читать Ницше смогут постичь его истины и, поднявшись
вслед за ним на высоту «6000 футов над уровнем человека», станут жить
жизнью провозвестников «молнии — из темной тучи человечества».

«ВОКРУГ ТВОРЦОВ НОВЫХ ЦЕННОСТЕЙ ВЕРТИТСЯ МИР; ОН ВРАЩАЕТСЯ НЕСЛЫШНО… И МЫ,
ТЕ, КТО МЫСЛИТ И ЧУВСТВУЕТ, ЕДИНСТВЕННЫЕ, КТО ДЕЙСТВИТЕЛЬНО И ПОСТОЯННО
ДЕЛАЕТ НЕЧТО, ЧЕГО ЕЩЕ НЕТ: ВЕСЬ ПОСТОЯННО РАСТУЩИЙ МИР ЦЕННОСТЕЙ, КРАСОК,
ВЕСА, ПЕРСПЕКТИВЫ, ЛЕСТНИЦЫ УТВЕРЖДЕНИЙ И ОТРИЦАНИЙ. НАЙДЕННЫЕ НАМИ
ПОЭТИЧЕСКИЕ ВЫМЫСЛЫ СТАНОВЯТСЯ РУКОВОДСТВОМ ДЛЯ ТАК НАЗЫВАЕМЫХ ПРАКТИЧЕСКИХ
ЛЮДЕЙ, ПРИЗВАННЫХ ПРЕВРАЩАТЬ ИХ В ПЛОТЬ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ, ДАЖЕ В
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ… Я ЛЮБЛЮ ТОГО, КТО НЕ ИЩЕТ В НЕБЕСАХ, ЗА ЗВЕЗДАМИ,
ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОГИБНУТЬ И ПРИНЕСТИ СЕБЯ В ЖЕРТВУ, ТОГО, КТО
ПРИНОСИТ СЕБЯ В ЖЕРТВУ ЗЕМЛЕ, ЧТОБЫ КОГДА-НИБУДЬ, ОНА СТАЛА ЗЕМЛЕЙ
СВЕРХЧЕЛОВЕКА.
ЧЕЛОВЕК — ЭТО КАНАТ, ПРОТЯНУТЫЙ МЕЖДУ ЖИВОТНЫМ И СВЕРХЧЕЛОВЕКОМ, ЭТО КАНАТ
НАД ПРОПАСТЬЮ. ВЕЛИЧИЕ ЧЕЛОВЕКА В ТОМ, ЧТО ОН МОСТ, А НЕ ЦЕЛЬ, И ЛЮБВИ В
НЕМ ДОСТОЙНО ЛИШЬ ТО, ЧТО ОН ПЕРЕХОД И УНИЧТОЖЕНИЕ. ЧЕЛОВЕК ПОГИБНЕТ И
ПРИДЕТ НА ЕГО МЕСТО СВЕРХЧЕЛОВЕК… Я ЛЮБЛЮ ТОГО, КТО ЖИВЕТ РАДИ ПОЗНАНИЯ И
СТРЕМИТСЯ ПОЗНАВАТЬ ВО ИМЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЖИЛ НЕКОГДА СВЕРХЧЕЛОВЕК.
БРАТЬЯ МОИ, ОСТАВАЙТЕСЬ ВЕРНЫМИ ЗЕМЛЕ ВСЕЙ СИЛОЙ СВОЕЙ ЛЮБВИ. ПОДОБНО МНЕ
ВОЗВРАЩАЙТЕ ЗЕМЛЕ ЗАБЛУДИВШУЮСЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ, И ПУСТЬ ОНА ДАЕТ ЗЕМЛЕ СВОИ
СИЛЫ, ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СИЛЫ».
Ф. Ницше
ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ИМЕЕТ ЛИ ПРАВО — ТВАРЬ ДРОЖАЩАЯ?

Многие прикидывались белокурыми бестиями, хотя бестиальности в них не
хватало и на одну морскую свинку.
Р. Хух

Духовное совершеннолетие человека сигнализируется неким кризисным
переживанием в самом эпицентре его эгоистичного Я. Он осознаёт, что всё его
формирование протекало до сих пор как бы без его личного ведома и участия.
Прирученный, с ранних лет, мощным традиционным аппаратом навыков, норм и
ценностей (воспитание, образование, мораль, религия, наука), он с какого-то
момента начинает ощущать это опекунство — как бремя и личную несвободу. В
этот момент, ему в руки попадает библия Ницше и этот индивид, вследствие
своей духовной бедности, начинает буквально воспринимать все призывы
Заратустры, не приложив при этом, и капли старания, чтобы за силою фраз
увидеть подлинный смысл изречений, а не саму силу. И вот — новоиспеченный
«фюрер», возомнив себя «белокурой бестией», уже мчится утолить жажду своего
эгоизма и желания власти.
В русской литературе, эта проблема освещена особенно ярко, в романе
Достоевского «Преступление и наказание»: «Мне надо было узнать тогда, и
поскорее узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить
или не смогу! Осмелюсь ли нагнуться и взять, или нет? Тварь ли я дрожащая
или право имею…»
Вот основные элементы особого аспекта сознания индивида, желающего
утвердить себя в качестве «сверхчеловека», находящегося «по ту сторону»
нравственных норм и моральных законов, значимых — по его мнению, лишь для
«обыкновенных» людей, но отнюдь не для «избранных»: искреннее убеждение в
полнейшем отсутствии «высшей правды», возникающее при виде
несправедливостей, творящихся вокруг, к тому же, усиленное личными бедами и
переживаниями, приводят к стремлению утвердить эту «правду» самому, на свой
страх и риск. Или, иначе говоря, вывод о том, что «правды нет — и выше»,
полученный на основе констатации факта отсутствия ее на «земле», рождают
стремление установить «свою» правду, взамен отсутствующей — как на земле,
так и на небе; размышления о том, как бы осчастливить человечество,
утвердив среди людей «свою» правду, приводят к осознанию того, что кое-
какая правда меж людишками все-таки обретается. А значит, с одной стороны,
есть Я со своей правдой (разумеется, «высшей»), а с другой – обыватели, с
их кое-какими «правдёнками», не выдерживающими — строгого логического
анализа; к примеру, тоже «не убий» — попирается на каждом шагу, а потому
гроша ломанного не стоит. И вот тут «высшая» (самоличная) правда
сталкивается с общечеловеческими «правдёнками», и Я прикидывает, в какой
мере можно принести их в жертву, облагодетельствовав этим все
человечество. Однако! Подобные метафизические опыты, производимые в целях
утверждения абсолютности своей «правды», при чем для того, чтобы понять,
кто есть Я, на самом-то деле – осуществляются не над самим собою, а над
«другими»!
Вот приблизительная формула того, как появляются эти «высшие натуры»,
«господа будущего», с их желанием устанавливать различие между — непременно
гениальным Я и обязательно бездарными — «другими», привыкая смотреть на
этого последнего как на материал истории и объект разнообразных
импровизаций. И вот, они уже пытаются подражать «сверхчеловеку» — также, но
по своему, возвращаясь к диким зверям (но отнюдь не к их невинной совести),
и уже как реальные торжествующие чудовища — идут с устроенной ими ужасной
«смены» убийств, поджогов, разгромов и насилия над всем живущим с гордостью
и душевным равновесием — уверенные, что поэты теперь надолго будут иметь
тему для творчества и прославления.
Практически единственно возможной формой правления подобной «аристократии»
является организация типа фашистской. И хотя такая организация неизбежно
вызовет оппозицию и, вероятно, как уже не раз доказала история, будет
побеждена в войне, — она вскоре станет ни чем иным, как полицейским
обществом, где правители живут в постоянном страхе быть убитым, а герои
заключены в концентрационные лагеря и психиатрические клиники. В таком
обществе доверие и честность подорваны завистью, а предполагаемая
«аристократия» вырождается в кучку алчных трусов.
Кровавый след, который оставили в истории нелюди, возомнившие себя
«сверхчеловеком», еще долго будет потрясать умы потомков. Но не сам Ницше
вдохновил их, а учения его воинствующих лжепоследователей, то есть их
интерпретация его идей до крайности исказившая великие мысли философа,
доводя их до абсурда, и превращая самого мыслителя в шовиниста и
человеконенавистника. К примеру, идеологи «германо-фашистского мифа», в
свое время, ухватившись за рассуждения Ницше и истолковав их на свой манер,
объявили войну «слабым», то есть тем, кого следовало бы по их мнению,
поработить, или уничтожить ради процветания высшей расы истинных арийцев, а
чтобы допропорядочных граждан не мучила совесть, каждому унтер-офицеру
вручили тщательно подобранный «цитатник» Ницше – на, дескать, почувствуй
себя «сверхчеловеком».
Ницше, действительно видел прообразы сверхчеловека в римском, арабском,
германском дворянстве, в гомеровских героях, в скандинавских викингах.
Оценивая моральные качества, Ницше называл, идеалом, близким к
сверхчеловеку — Цезаря, Макиавелли, Наполеона. Однако, возникновение
сверхчеловека он не связывал с какой — либо из существующих рас!
Сверхчеловек – это высшая гармония, сочетающая в себе не только физическое
совершенство, но и высокие моральные и интеллектуальные качества, а так же
врождённые благородство и аристократизм. Кроме того, сверхчеловек является
членом высшего класса не в силу своего рождения, а предназначен к этому
внутренней природой. А это означает, что сверхчеловек настолько «выше»
современного человека, что образует абсолютно новый, особый биологический
тип человека будущего. Поэтому — возможность появления сверхчеловека, может
дать отнюдь не оружие, а осознание необходимости подняться над прежним
уровнем развития, и не ради произвола и господства над другими, а ради
нового бытия, к которому нынешний человек, по сути своей, еще просто не
готов! Таким образом, философия Ницше находилась в полном противоречии не
только с идеологией и практикой фашизма, но и не соответствует идеям любых
форм проявления массового сознания.
Заглянув в кошмарную бездну грядущего, Ницше ужаснулся от открывшегося ему
там. Он — почувствовав, что наступающий век несет с собою нечто ужасное,
как ни кто, призывал к вознесению в мир истинной и чистой свободы
интеллекта. Он знал, что старая эпоха умирает, а в ее предсмертных
конвульсиях родятся страшные тоталитарные режимы. «Грядет время, когда
будут вести борьбу за господство над землей, и ее будут вести во имя
фундаментальных философских учений» Яркий пример того, что профессор не
бредил: национал-социализм в Германии и большевизм в России.
Впереди новое тысячелетие — век дракона, а значит мудрости, но предсказание
Ницше остается в силе, а по сему — идеям Фридриха Ницше суждено быть не
столько философским наследием, сколько ареной политических битв.

P. S.

Упорное нежелание homo sapiens быть разумным, слепо подчиняясь своим
идолам, привело не только к исполненному жалости, но при этом безучастному
созерцанию Христа на кресте, а Ницше в дурдоме, но и идиотизму, уже
погубившему великое предназначение учений Христа, и вновь сыгравшему злую
шутку с очередным «спасителем».
Вот они описанные Ницше «добрые» люди, не боящиеся воевать даже с самой
природой, и осуждающие все и вся кроме собственной глупости. Именно те, кто
уже однажды испохабил великую добродетель, фанатично повинуясь проповедям
попов, бездумно цитирующих библию, и по этой причине привык подставлять под
удар хозяйского сапога, не только обе щеки, но и задницу, искренне считая
себя при этом истинными христианами, которые следуют слову божьему! Именно
они так же фанатично повинуясь уже земным идолам, столь же бездумно
воплощяющих идеологию алчных политиков, наоравшись на митингах — шли резать
друг друга полагаясь на кажущуюся незыблимость довольно краткосрочных
политических идеалов.
И вот результат — все попытки этих богопослушных граждан достучатся до
«небес» привели не то чтобы к отсутствию «манны небесной», а вообще к
отсутствию результата. Причина — простое не понимание или не желание
понять, что вместо стенаний: «Господи спаси!», с протянутыми вверх руками,
им нужно было лупить себя по башке с криком типа: «эй, кто-нибудь дома
есть?». И не пришлось бы в угоду барским амбициям снимать с себя последнюю
рубашку! И не пришлось бы гонятся по всему миру за «бритоголовыми». И не
было бы ни Вальпургиевой ночи со «староверами», ни Гулага с Халокостом. Так
нет же вместо того чтобы разобраться в себе — человечеству пришло в голову
(и вполне серьезно!) обвинить стрелку барометра — в наступлении урагана.
Отсутствие реакции неба в ответ безумиям творимым на земле, а так же
появление науки как меры всех вещей привели некоторых бывших образцовых
прихожан под знамена атеизма, а значит к транспаранту типа: «извинить бога
может только то, что он — не существует», то есть они не то чтобы не
простили Богу нежелание обратить на них внимание, а попросту уничтожили его
– не подразумевая, что Бог, в сущности, это их же совесть. И так, раз Бога
нет то напрашивается вывод: «Ура ребята — все позволено!»; значит ни кто не
контролирует сознание, ведь закон только регулирует действия; и под
лозунгами типа: «Не боги горшки обжигают» или «Человек – царь природы»,
прогрессивная часть человечества ринулась становиться богами, с неутомимым
усердием добиваясь экологических катастроф и неизлечимых болезней. Но
этого мало и устав от трудов «праведных», эти цари — создали массовую
культуру, которая смогла бы развлечь их, а значит отвлекла от умственной
деятельности, что в сущности направлено на полную деградацию разума и
личности – по определению. И вот тут погрязнув в грехе и разврате,
задыхаясь от созданных им же средств к самовыражению (насилие, наркотики и
т. п.) человечество вновь заговорило о нравственности. Кто-то глядя на
бессилие науки в объяснении сверхестественного вновь побежал каяться, а кто-
то нахватавшись цитат Ницше начал выращивать Сверхчеловека, причем не в
своей душе (о которой забыл вместе с богом), а в реальном мире, с реальным
освобождением себя от морали вообще! Причем чисто по человечески (слишком
по человечески) либо примерив маску «белокурой бестии», естественно с
реальной войной против слабых и неугодных, либо попытками подыскать
подходящего царя, естественно с полной самоотдачей и слепым поклонением
оккультным гербам.
Из всех уроков прошлого человечество выделило и зафиксиравало в монументах
только те, которые имели самые ужасные и кровавые последствия, причем
навешав ярлыков с обвинениями куда угодно кроме себя. Так может хватит
искать новых «царей»? Может стоит прислушаться к голосу разума? К примеру
хотя бы попытаться адекватно оценить причины «войны», в которой насмерть
бился полуживой мыслитель с ложью тысячелетней истории человечества.
Главной ценностью нравственного учения Ницше, без сомнения, является идея
возвышения человека, преодоление всего мелочного, обыденного,
незначительного для жизни. Никто до и после него с такой прозорливостью не
смог предвидеть всю опасность общества маленьких, серых, покорных людей. В
своих нравственных оценках он стремился идти от индивида, причем сам
индивид рассматривался как бесконечно становящаяся ценность, как прогресс,
как неисчерпаемость. По Ницше, человечество — это целостность,
проявляющаяся через различие, а отсюда и неприятие им любой социальной
системы, построенной либо на безмерном подчинении какой-либо одной
идеологии, либо на принципах утилитаризма и прагматизма, где обесценено
главное — личность, ее индивидуальность и неповторимость.
Кроме того, одним из аспектов философского учения Ницше является критика
христианской морали. Отмечу, что здесь Ницше говорил о христианстве —
исконно нашем, доморощенном, слишком человеческом, то есть напрочь
оторванном от истинного предназначения учений самого Христа. Для Ницше
христианство стало символом зависимого, униженного, смиренного, а стало
быть «несчастного» сознания. Внемлите же! Ведь эта точка зрения немецкого
мыслителя весьма актуальна для России сегодня, в связи с весьма
распространенным мнением о том, что религия едва ли не единственная
нравственная спасительница страны, дескать только она способна дать
человеку подлинный подъем духа; только она «скрепляет нацию»; она «наиболее
действенное средство массового воспитания морали», так как она «дает
общедоступное представление о нравственности, без которого мораль не
существует». Трудно сказать, что больше в этом признании: реальной
потребности в массовом воспитании («творцов»), или все же потребности в
воспитании «масс», исполненной снисходительной заботы о рабочей силе (о
«твари»), которая только благодаря религии сможет стать нравственной? Ницше
верил в возможности самого человека («творца» в человеке) — единственного
творца самого себя и своей истории. Читайте Ницше! — но осторожно! –
взрывоопасность его учения, все так же, если не более, актуальна для нашего
времени — с его огромными запасами средств для уничтожения жизни на
планете. И только (подчеркиваю) вооружившись добродетелями правильного
чтения можно понять, что Ницше заставляет — думать, сравнивать, размышлять,
а не зовет на баррикады! И тогда, услышав голос разума — своего разума,
победить наконец «тварь» внутри себя!

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ
БОЛЬШЕ — ПОЛЕ БИТВЫ, ЧЕМ ЧЕЛОВЕК
3

ЛИЧНОСТЬ ФРИДРИХА НИЦШЕ
КАК СТАНОВЯТСЯ СОБОЙ 6
РОЖДЕНИЕ ТРАГЕДИИ 9
ТАК ГОВОРИЛ ЗАРАТУСТРА 15
КАК ФИЛОСОФСТВУЮТ МОЛОТОМ 18

УЧЕНИЕ НИЦШЕ О СВЕРХЧЕЛОВЕКЕ
ИДЕАЛ ЧЕЛОВЕКА – СВЕРХЧЕЛОВЕК 22

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ИМЕЕТ ЛИ ПРАВО ДРОЖАЩАЯ ТВАРЬ? 28
P. S. 29

ЛИТЕРАТУРА

Фридрих Ницше Сочинение в 2-х томах / Под ред. К. А. Свасьян /
Издательство «Мысль», Москва 1990 г.