муниципальная гимназия №18

Реферат

Нравственный выбор героев в Великой Отечественной
войне.

Выполнила

ученица 11 класса «Б»

Онипко Мария

Проверила

Гнетеева Г.А.

г. Старый
Оскол

2001

Содержание:
Вступление. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . .3
Быков «Сотников». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . 3
Кондратьев «Сашка». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . .6
Распутин «Живи и помни». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . ..8
Воробьев «Убиты под Москвой». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..
12
Заключение. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . 14
Список использованной литературы. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
.16

ВСТУПЛЕНИЕ.

Вот уже 55 лет прошло со времени окончания Великой Отечественной
войны. И чем дальше мы отходим от дней войны, тем ярче величие
ратного подвига советских людей, тем значительнее Победа—не только
для минувшего, но и для современности.
Война была крайним испытанием духовной прочности советского
человека и всего нашего народа. Испытанием на разрыв. «Она
поставила человека на край бездны, как будто проверяла, на что он
способен, чем он жив, где берет силы» (Тихонов).
Особенность литературного процесса того времени в том, что советские
писатели всматриваются прежде всего в духовные, нравственные истоки нашей
Победы, показывают, с какой явственностью и неопровержимостью выявила
трагедия войны духовные и нравственные ценности, силу духа советского
человека.
Писатели этого времени, изображая войну, где сотни, тысячи,
миллионы людей действуют по приказу и выполняют распоряжения своих
командиров, часто в центре повествования ставили ситуацию личного
нравственного выбора, самостоятельного решения. В таких решениях,
принимаемых в критические моменты абсолютно один на один только с
самим собой, человек раскрывается по-настоящему. Именно в ситуации
личного нравственного выбора проявляется суть человека, его
совестливая первооснова. И вместе с тем становится особо очевидной
роль отдельного человека и значение его поступка, поведения.
В произведениях писателей военного времени мы не увидим ни
грандиозных танковых сражений, ни решающих операций. Они все свое внимание
уделяют внутреннему миру человека на войне, стремясь правдиво и
художественно верно показать величие духа людей, истоки их беспримерного
героизма.
Проблема нравственного выбора героя на войне характерна для
творчества таких писателей, как Кондратьев, Распутин, Быков и
другие.
Разрабатывая нравственную проблематику на материале минувшшей войны,
они поднимают те глубинные пласты нравственной жизни общества, которые
находятся и сейчас, сегодня, сию минуту в противоборстве, становлении,
кипении страстей и мнений.

В повести Быкова «Сотников» подчеркнуто застроена проблема
подлинного и мнимого героизма, которая составляет суть сюжетной
коллизии произведения.
Сюжет повести прост: два партизана, Сотников и Рыбак,
отправляются в деревню на задание—добыть овцу для пропитания
отряда. До этого герои почти не знали друг друга, хотя успели
повоевать и даже выручали друг друга в одном бою. Сотников не
совсем здоров и вполне мог бы уклониться от, в общем-то,
пустякового задания, но он чувствует себя недостаточно своим среди
партизан и поэтому все же вызывается идти. Этим он как бы хочет
показать боевым товарищам, что не пугается « грязной работы».
Герои повести—Сотников и Рыбак—в обычных условиях, возможно,
и не проявили бы свою истинную натуру. Но во время войны Сотников с
честью проходит через тяжелые испытания и принимает смерть, не
отрекаясь от своих убеждений, а Рыбак перед лицом смерти меняет
свои убеждения, предает Родину, спасая свою жизнь, которая после
предательства теряет всякую цену. Он фактически становится врагом,
уходит в мир иной, чуждый нам, где личное благополучие становится
выше всего, где страх за свою жизнь заставляет убивать и предавать.
Перед лицом смерти человек остается таким, каков он есть на самом
деле. Здесь проявляется глубина его убеждений, его гражданская
стойкость.
Идя на задание, герои произведения по-разному реагируют на
предстоящую опасность, и кажется, что сильный и сообразительный
Рыбак более подготовлен к подвигу, чем хилый, больной Сотников. Но
если Рыбак, который всю жизнь «ухитрялся найти какой-нибудь выход»,
внутренне готов к предательству, то Сотников до последнего дыхания
остается верным долгу человека и гражданина: «Что ж, надо было
собрать в себе последние силы, чтобы с достоинством встретить
смерть… Иначе, зачем тогда жизнь? Слишком нелегко дается она
человеку, чтобы беззаботно относиться к ее концу».
В повести Быкова каждый занял в ряду жертв свое место. Все,
кроме Рыбака, прошли свой смертный путь до конца.
Но характеры героев проявляются медленно. Рыбак, по сути, парень
жизнелюбивый и не лишен положительных человеческих качеств. В нем
есть и смелость, и отвага, и ненависть к врагу (« Ах, гады, гады»,—
говорит он, стоя у разрушенного немцами хутора), чувство
солдатского товарищества.
Рыбак постоянно заботится о Сотникове, помогает ему. А когда
случайно встреченные полицаи ранят Сотникова и он лежит в
заснеженном поле, слабо отстреливаясь и готовясь к смерти, Рыбак,
успевший отбежать довольно далеко, рискуя жизнью (поле, где лежал
Сотников, было видно полицаям как на ладони), возвращается к
товарищу и выносит его из огня. И делает это не потому, что боится
товарищеского суда. Просто в его характере есть такие черты и
качества, как солдатский долг, чувство коллективизма и товарищеской
взаимовыручки, ответственность за порученное дело.
Все эти положительные качества есть в Рыбаке, и они помогают
ему быть среди партизан далеко не последним.
Но вот наступила крайняя, решительная минута, и обнаружилось,
что нет в Рыбаке главного—твердой нравственной основы. До конца он
боролся против страшной силы обстоятельств, боролся даже больше и
решительнее, чем Сотников, стремясь выйти в этой жестокой борьбе
победителем. Но наступила минута выбора—выбора между жизнью и
смертью. И Рыбак выбрал жизнь. Выбрал, искренне считая в своей
нравственной глухоте и близорукости, что не совершает никакого
предательства, что, поступая так, обманывает немцев и «может еще и
вернется и тогда уже наверняка рассчитается с этими сволочами за
его жизнь и за свои страхи тоже».
Чуть позже он поймет всю безвыходность своего положения. Он
вдруг с ужасом поймет, что ему теперь уже не уйти в лес к
партизанам, как он это надеялся сделать, что теперь он для них
предатель. Что ликвидация его товарищей по камере—и его, Рыбака,
ликвидация. Не физическая—нравственная. Возврата к прежнему не
будет—он погибнет всерьез, насовсем и самым неожиданным образом.
«Он всем и повсюду враг. И, видно, самому себе тоже». Рыбак ясно
увидит тупик, в котором оказался. И побежит в уборную, чтобы
повеситься. Но ремня нет. Его отняли. А вместе с ним отняли и
смерть: «…уходила последняя возможность свести счеты с судьбой».
И тогда для Рыбака страшная судьба его партизанского друга,
в двадцать шесть лет повешенного под аркой маленького районного
городка, покажется куда более завидной, чем его собственная судьба,-
-«коварная судьба заплутавшегося на войне человека».
Но писатель оставил Рыбаку возможность пойти по другому
пути, чем служить оккупантом. И этот путь заключается в продолжении
борьбы с врагом, в возможном признании товарищам в своем падении и,
в конечном итоге, в искуплении вины.
Сотников, в отличие от Рыбака, сразу после ареста осознал
безвыходность ситуации.
В последние минуты жизни он неожиданно утратил свою
уверенность в праве требовать от других того же, что и от себя.
Рыбак стал для него не сволочью, а просто старшиной, который как
гражданин и человек не добрал чего-то.
Сотников раскрывается полностью лишь в тот момент, когда
остается один на один с врагом и собственной совестью. Когда
вооруженному противнику он, безоружный, может противопоставить лишь
мужественную твердость и нравственную бескомпромиссность,
становящуюся в тех жестких условиях истинным героизмом.
Раненый, больной, изуродованный Сотников в крайнюю минуту
решительного выбора оказался сильнее Рыбака. Трагической силе
обстоятельств он противопоставил свою волю, нравственную
бескомпромиссность, оставаясь в самых нечеловеческих условиях
человеком. Сотников гибнет. И гибель его не приносит прямой
практической пользы. Но тем не менее он не бесполезная жертва
жестоких обстоятельств. Он—герой. Ибо смерть его—это пример для тех
людей, что собрались у места казни. Пример мужества, стойкости,
самоотверженности в борьбе с врагом. Пример человеческого
достоинства.
Огромная нравственная сила Сотникова состоит в том, что он
сумел принять страдания за свой народ, сумел сохранить веру, не
поддаться той низменной мысли, которой поддался Рыбак.
Каждых сам выбирает свою судьбу. Сделал свой выбор, Рыбак,
смалодушничавший в отчаянную минуту. Сделал свой выбор Сотников,
идущий на казнь с глубокой уверенностью в том, что жертва его не
напрасна, что его смерть—тоже оружие в борьбе с врагом. «Как и
каждая смерть в борьбе, она должна что-то утверждать, что-то
отрицать и по возможности завершить то, что не успела осуществить
жизнь».
Сотникова никогда не забудут те, кто видел его во время казни, как не
забудут люди Сашку, ради которых он жертвовал своей жизнью.
«Сашка»— «это история человека, оказавшегося в самое трудное время в самом
трудном месте и на самой трудной должности—солдатской» (Симонов).
В центре художественной вселенной Кондратьева овсянниковское
поле—в воронках от мин, снарядов и бомб, с неубранными трупами, с
валяющимися простреленными касками, с подбитым в одном из первых
боев танком.
Ничем овсянниковское поле не примечательно. Поле как поле. Но
для героев Кондратьева все главное в их жизни совершается здесь и
многим не суждено его перейти, они останутся здесь навсегда. И
именно здесь и начинается нравственный выбор героя—между
испорченной пищей, между трупами, между страхом.
Кондратьев изнутри раскрывает, какую тяжесть нес на своих плечах
Сашка, которому «каждый отделенный—начальник», для которого КП
батальона, находящийся в каких-нибудь два километра, был уже тылом.
И вроде не очень много он может со своим автоматом и парой гранат
(против него и пулеметы, и артиллерия, и танки, и авиация), а все-
таки именно он и его товарищи—решающаяся сила армии.
Часто говорят, имея в виду судьбу человека,—река жизни. На фронте
ее течение становилось катастрофически стремительным, она властно увлекала
за собой человека и несла его от одного кровавого водоворота к другому. Как
мало оставалось у него возможностей для свободного выбора! Но и выбирая, он
каждый раз ставит на карту свою жизнь или жизнь своих подчиненных. Цена
выбора здесь всегда жизнь, хотя выбирать обычно приходится в кругу вещей
как будто бы вполне прозаически обыденных—позицию для пулемета с укрытием
получше и с обзором пошире, время атаки, где нужно по-пластунски, а где
можно и перебежками…
Сашка не избалован жизнью: с малых лет приучен к нелегкому
крестьянскому труду, привык к невзгодам, но и ему невмоготу—все
разом навалилось на него на войне. И устал Сашка не от одной лишь
постоянно подстерегающей смертельной опасности—не меньше оттого,
что все время на фронте впроголодь, что во всем нехватка (с хлебом
плохо навару никакого, нет курева, боеприпасов), что негде
обогреться и просушиться, а о бане и мечтать невозможно. Но,
несмотря на это, Сашка готов выполнить свой долг, что бы ни
случилось с ним.
Сашка—человек не только с обостренным нравственным чувством, но и
с твердыми убеждениями. И, прежде всего он человек размышляющий,
проницательно судящий и о происходящем вблизи него и об общем
положении дел. «На все, что тут (на фронте) делалось и делается,
было у него свое суждение».
И то, что многое о жизни, о людях, о войне продумано
Сашкой, и то, что поступает он не безотчетно и импульсивно, а
взвешенно и с пониманием, и то, что чувствует он себя, как сказано
в «Василии Теркине», «в ответе за Россию, за народ и за все на
свете», не раз обнаруживается в повествовании.
Пытливый ум и простодушие, жизнестойкость и длительная
доброта, скромность и чувство собственного достоинства—все это
соединилось, сплавилось в цельном характере Сашки.
Сашка обладает огромным чувством ответственности за все.
Даже за то, что отвечать не мог. Стыдно перед немцем за никудышную
оборону, за ребят, которых не похоронили: он старался вести
пленного так, чтобы не видел тот наших убитых и не захороненных еще
бойцов, а когда все-таки натыкались они на них, стыдно было Сашке,
словно он в чем-то виновен.
Тонкий и проникновенный психологический анализ,
свойственный Кондратьеву, вскрывает, что и первое движение души у
героя, и привычные мысли, и обдуманные поступки всегда направлены в
одну сторону: сначала о других, потом о себе. Заметив, что у
ротного никудышные валенки, Сашка решает добыть для него
целые—снять с убитого немца. Затея опасная, он это отлично
понимает: «Для себя ни за что бы не полез». Ранило Сашку; ему бы
сразу в тыл, но он возвращается к себе в роту: хочет оставить
ребятам свой ППШ. Сашка взял на себя вину лейтенанта Володьки,
швырнувшего тарелкой в майора, который в госпитале непотребно
отчитывал их, фронтовиков: с него, солдата, что взять, а лейтенанта
особист прижал бы сразу.
Сашка берет в плен немца и отказывается его расстрелять
(«вот поджигателей этих стрелял бы Сашка безжалостно, если б
попались, а как в безоружного?»). «Очень много видел Сашка смертей
за это время—проживи до ста лет, столько не увидишь,—но цена
человеческой жизни не умалилась от этого в его сознании». «Есть у
него в душе заслон или преграда, переступить которую он не в
силах». Сашке не по себе от почти неограниченной власти над другим
человеком, он понял, какой страшной может стать эта власть над
жизнью и смертью.
И еще одно о Сашке. Он спас жизнь Зине. Это его первая любовь.
Он так ждет встречи! Но, поняв, что ее отношение к нему всего лишь
жалость, да к тому же узнав, что есть у нее другой, Сашка, не
попрощавшись, уходит из госпиталя, не причиняя Зине боли лишними
разговорами. Он подумал не о себе, а о ней. Сумел понять ее,
простить. Он бы по-другому и не мог. Ведь «неосудима Зина. Просто
война…И нету у него зла на нее!..». И Сашка отдал предпочтение
правильному выбору—выбору человеческой совести и человеческого
милосердия.
«Ну, Сашок…Ты человек…»—скажет Сашке лейтенант Володька,
когда по дороге услышит от него историю про пленного немца. «Люди
же мы, а не фашисты»,—доскажет Сашка просто.
В бесчеловечной, кровавой войне Сашка остается Сашкой. Это для
Кондратьева главное. Об этом и написана повесть: о страшной войне и
сохраненной человечности.

Как и в этой повести, Распутин в своем романе «Живи и помни» показывает
войну, но в качестве главного героя произведения он выбирает человека,
который не выдержал испытания войной.
«Живи и помни», как никакое другое произведение Распутина, являет
собою именно трагедию—во-первых, и именно путешествие вглубь
человеческой души, до того уровня, где добро и зло еще не столь
явно разделены, чтобы бороться между собою,—во-вторых.
Путь героев Распутина к гибели исторически закономерен, но тут уже
другая литературная традиция, открытая М. Горьким, рассматривавшим
мир не только с точки зрения решения нравственно-философских
проблем, но, прежде всего с точки зрения перспектив социально-
исторического развития. И это не только не снимает, но весьма часто
включает трагическое начало в советский роман и повесть.
Распутин показывает в произведении редкую человечность Настены и
обреченность Андрея. В этом изначальная трагедия—трагедия глобальной
несовместимости, разрешить которую не может даже сила любви, ибо и любовь
разбивается о предательство.
Андрей Гуськов не из стана классовых «врагов», он, как и все
советские люди, был на фронте, воевал и лишь в конце войны дрогнул,
потянуло домой – стал дезертиром. Работящий крестьянский мужик,
который и на войне несколько лет подряд честно делал свое дело и
даже заслужил уважение товарищей: они могли взять его в разведку,
на трудное дело, то есть всецело доверяли ему, когда речь шла о
жизни и смерти. Как осмелился он предать их и на каком основании
решил, что они могут погибать, а он обязан выжить? Трусость,
малодушие, хитрость, жестокость? Прежде всего—эгоизм, который В.А.
Сухомлинский назвал «первопричиной рака души», а М.Горький—«родным
отцом подлости». На все и на всех он обижен, и автор тщательно
подчеркивает эти обиды Гуськова, заостряя на них читательское
внимание.. И писатель мастерски, точно психологически ищет и
находит ту червоточину индивидуализма, которая и обусловила
закономерность окончательного «озверения» Гуськова.
С первых же страниц повести в нас возникает активно поддерживаемое
писателем отвращение к Гуськову. Не зря же автор еще в первой главе
представляет его как нечто страшное и даже неодушевленное, усугубляя это и
грубостью Андрея, его себялюбием, откровенным потребительством: Настена
нужна ему как добытчик—принести ружье, спички, соль.
Поначалу Андрей и не помышлял о дезертирстве, хотя бы потому, что прекрасно
помнил «показательный расстрел, который ему довелось видеть весной сорок
второго года»: расстреливали сорокалетнего «самострела» и совсем еще юного
мальчишку, захотевшего сбегать в родную деревню, расположенную в пятидесяти
верстах. Но мысль о собственном спасении жила в нем постоянно, все больше
переходя в страх за свою жизнь: он уже молил судьбу о том, чтоб его ранило,-
-только бы выгадать время, не идти еще раз в бой, а там, глядишь, и война
кончится. Не из этой ли мысли и родился затем роковой поступок? Когда его
действительно ранило и он, почти три месяца провалявшись в госпитале и
настроившись на поездку домой, понял, что поездке не бывать, не неумение
срочно перестроиться, а именно боязнь, да еще «обида и злость на все то,
что возвращало его обратно на войну», сыграли решающую роль. Эгоистичное
желание выжить, только бы выжить самому стало испытательным, окончательно
определившим отношение человека к таким понятиям, как честь, долг,
достоинство, ответственность, товарищество. Его изначальная, родившаяся еще
в день ухода на войну «обида на все, что оставалось на месте, от чего его
отрывали и за что ему предстояло воевать», сейчас вспыхнуло с новой силой:
обида на врачей, на деревню, на всех, кто в ней жил, на весь белый свет. И
обида победила в нем. Вернее, он позволил ей одержать эту победу. Не
«судьба его свернула в тупик, выхода из которого нет», а сам он указал
судьбе маленькую лазейку, трещинку в своей душе, сквозь которую она и
вывела Гуськова на бесповоротный путь, упирающийся в стену. Произошло то, о
чем говорит Распутин; «Человек, хотя бы раз ступивший на дорожку
предательства, проходит по ней до конца». Гуськов на эту дорожку ступил до
факта предательства, он был уже подготовлен внутренне тем, что допускал
возможность побега.
С этим встает вопрос, кто же виноват в падении Гуськова? Иными словами,
каковы соотношения объективных обстоятельств и человеческой воли, какова
мера ответственности человека за свою «судьбу»? Этот вопрос никогда не
снимался в русской классической литературе, и чаша весов склонялась в
сторону обстоятельств жизни. Решая нравственно-философские проблемы,
большую скидку на общество делал Толстой, о значении воли человека много
говорил Лермонтов, она стала одним из главных пунктов преткновения в
творчестве Достоевского, но именно Горький провозгласил значение
ответственности человека в новую историческую эпоху, когда задачей стало не
только «объяснить мир», но и «изменить его». Традиционному «рок и воля» в
повести уделено немало места. Это и понятно: война, как исключительное
обстоятельство, поставила всех людей, и в том числе и Гуськова, перед тем
«выбором», который должен был сделать каждый.
Сам Гуськов хотел бы переложить вину на «рок», перед которым бессильна
«воля». Не случайно поэтому через всю повесть красной нитью проходит слово
«судьба», за которую так цепляется Гуськов. Он не готов. Не хочет нести
ответственности за свои поступки, за свое преступление всеми силами
пытается прикрыться «судьбою», «роком». «Это все война, все она, — снова
принялся он оправдываться и заклинать». «Андрей Гуськов понимал: судьба его
свернула в тупик, выхода из которого нет. И то, что обратной дороги для
него не существовало, освобождало Андрея от лишних раздумий».
Нежелание признавать необходимость личной ответственности за свои поступки
– это один из тех «штрихов к портрету», которые раскрывают червоточину в
душе Гуськова и обусловливают его преступление (дезертирство). Критики (в
частности, А. Карелин) обращали внимание на поведение Андрея на фронте,
когда, «поддаваясь страху, не видя для себя удачи, Гуськов осторожно
примеривался к тому, чтобы его ранило, – конечно, не сильно, не тяжело, не
повредив нужного, — лишь бы выгадать время».
Можно найти в повести Распутина те штрихи, которые снимают вопрос о
«судьбе», но которые весьма глубоко вскрывают причины преступления: все
разъедающий индивидуализм сопровождал, оказывается, Гуськова всю жизнь. Ко
всему этому присовокупились и индивидуальные черты характера, в частности,
жестокость, свойственная натуре Гуськова. Итак, писатель вскрыл для нас
червоточину в характере Гуськова, объяснившую его дезертирство.
Если поначалу содеянное представлялось Гуськову гнусным, подлым, ели он
согласен видеть в себе некую даже предрасположенность и способен хотя бы
мельком, на словах, проявлять заботу о ближних, то прогрессирующая
деградация лишает его затем всяческой критической самооценки. Период вины,
словно ненароком забредший в его душу, прошел достаточно быстро; вина была
изгнана, поскольку, являясь чувством для этого человека инородным, не могла
соседствовать рядом со своими антиподами—обвинением всему миру, обидой на
весь мир.
В. Распутин, раскрывая неуклонное расчеловечивание Андрея
Гуськова, идущее параллельно с все большей потерей им связей с
селом, с людьми, – не встает на облегченный путь однозначного
показа поступков и внутреннего мира Гуськова. Пока процесс еще
внутри, не виден; пока сами приходы Настены еще помогают ему
сохранить обличье, держаться на плаву, но первые толчки, позывы уже
зафиксированы писателем в сцене охоты на косуль. Подстрелив одну из
них, он «не добил ее, как следовало бы, а стоял и смотрел, стараясь
не пропустить ни одного движения, как мучается подыхающее животное,
как затихают и снова возникают судороги, как возится на снегу
голова. Уже перед самым концом он приподнял ее и заглянул в
глаза—они в ответ расширились…Он ждал последнего, окончательного
движения, чтобы запомнить, как оно отразится в глазах…» (в этой
сцене—и психологическая подготовка к собственному неизбежному
концу.).
Душа Гуськова опустошается постепенно. Так, уже совершив и другую измену,
живя после госпиталя у немой Тани в Иркутске, «он все еще был не в
состоянии прийти в себя от случившегося», «стараясь унять навалившуюся
боль». «Он как-то враз опостылел себе, возненавидел себя…» Скрываясь
затем от людей возле своего села, тайно встречаясь с женой, он на первых
порах часто думал не о себе: «на люди…показываться нельзя, даже перед
смертным часом», — говорил он Настене, — «не хочу, чтобы в тебя, в отца, в
мать потом пальцами тыкали». Уходя в верхнее зимовье, оставаясь один на
один с собой, он чувствовал, как «постанывало запретное, запертое на десять
замков, запоздалое, дурацкое раскаяние» и «он ненавидел, боялся себя,
тяготился собой…»
Падение Гуськова и невозможность для него нравственного
«воскресения» становятся очевидными именно после высоко
художественной, потрясающей, сюжетной ситуации – убийства теленка
на глазах матери-коровы. Удивительно это: «корова закричала», —
когда убийца Гуськов занес топор над ее ребенком
Крайнее проявление индивидуализма Гуськова, свидетельствующее о разрушении
личности, выражается в неудержимом желании осуществить формулу «все
позволено» и поставить себя вне человеческого общества, «по ту сторону
добра и зла». «Срывы психики», как результат поселившегося «беса
вседозволенности», фиксируются художником Распутиным в целом ряде других
эпизодов: Гуськов воровал рыбу из сетей рыбаков (не из-за нужды, а желания
«досадить тем, кто, не в пример ему, живет открыто») и т.д. Именно
потребность досадить, оставить следы своего существования заставляла его
творить безобразия. Ибо самое страшное для него—смириться с тем, что его
нет ни для кого, что «он—мертвец, тень, пустое место». И вот уже он
выкатывает на дорогу чурбан—кому-то придется убирать; едва сдерживается от
«безудержного, лютого желания поджечь мельницу… Хотелось оставить по себе
жаркую память» и т. д. Больной, агонизирующий дух ищет нездоровых занятий,
ибо «умственное спокойствие покупается ценой нравственного достоинства»
(Д.И. Писарев).
Наступил день окончания войны. Но – примечательно, если Андрей Гуськов в
это время, разойдясь с историей, звереет и утрачивает связь не только с
людьми, но и природой, не раз оскорбляя ее (убийство теленка и др.), –
Настена еще острее чувствует природу. Это последнее не случайно: чувство
природы не только органично поэтической, «народной» душе Настены, но также
тесно гармонирует с чувством одиночества и вины перед людьми. Идя к своей
гибели, Настена, вместе с тем, нравственно «очищается». Правда истории и
нравственные законы побеждают не только в жизни народа, но и в душе яркой,
незаурядной представительницы народного характера.
Финал повести удивительно органично заканчивает развитие характеров и
выражает идею произведения. Идея повести возводится Распутиным в степень
больших философских обобщений после того, как мысль о человеке – в его
отношении и к самому себе, и к народу, и природе, и самой истории – прошла
испытания не только в «судьбах» и поступках героев повести, но и прошла
через их, такой разный, внутренний мир. Жизнь Настены в канун смерти
отличается большим духовным напряжением и осознанием. Жизнь Андрея в конце
повести – как отработанный штамп самосохранения. «Заслышав шум на реке,
Гуськов вскочил, в минуту собрался, привычно приводя зимовку в нежилой,
запущенный вид, заготовлен был у него отступной выход… Там, в пещере, его
не отыщет ни одна собака».
Но это – еще не финал. Повесть заканчивается авторским сообщением, из
которого видно, что о Гуськове не говорят, не «поминают» – для него
«распалась связь времен», у него нет будущего. Автор говорит об утопившейся
Настене как о живой (нигде не подменяя имени словом «покойница»): «После
похорон собрались бабы у Надьки на немудреные поминки и всплакнули: жалко
было Настену».
Итак, показывая нам трагедию Настены и Андрея, Распутин исследует
деформирующее влияние на человека силы, название которой—война. Не будь
войны, видимо, и Гуськов не поддался бы только смертью внушенному страху и
не дошел бы до такого падения.
Война была высшей нравственной проверкой Гуськова. И эту проверку он не
выдержал…

Как и Гуськов, Ястребов, герой повести «Убиты под Москвой»,
сначала хотел бежать от войны. Но в отличие от Гуськова
он сумел удержать себя от этого проступка.
«Повесть «Убиты под Москвой» не прочтешь просто так, на сон
грядущий, потому что от нее, как от самой войны, болит сердце, сжимаются
кулаки и хочется единственного: чтобы никогда-никогда не повторилось то,
что произошло с кремлевскими курсантами, погибшими под Москвой» (Астафьев).

Писатель то и дело останавливает взгляд на главном герое—Алексее Ястребове,
несущем в себе «какое-то неуемное притаившееся счастье,—радость этому
хрупкому утру, тому, что не застал капитана и что надо было еще идти и идти
куда-то по чистому насту, радость словам связного, назвавшего его
лейтенантом, радость своему гибкому молодому телу в статной командирской
шинели—«как наш капитан!»—радость беспричинная, гордая и тайная, с которой
хотелось быть наедине, но чтобы кто-нибудь видел это издали».
Герой Воробьева внутренне, существом своим остался там, за чертой, в такой
далекой уже и такой еще недавней мирной жизни. Сознание его не
перестроилось, не вместило—да и не могло сразу вместить—всего
происходящего, всего, что обрушила на него вдруг жестокая действительность
войны. Слишком отличалась она от привычных сложившихся представлений. «Все
существо Алексея Ястребова противилось тому реальному, что происходило,—он
не то что не хотел, а просто не знал, в какой уголок души поместить хотя бы
временно и хотя бы тысячную долю того, что совершилось,—пятый месяц немцы
безудержно продвигались вперед, к Москве…И в душе Алексея не находилось
места, куда улеглась бы невероятная явь войны».
Эта «невероятная явь войны» явилась неожиданностью не только для
молоденьких бойцов и лейтенантов, но и в значительной степени и для их
командиров. Потому-то, видимо, и не смог до конца сориентироваться в
сложившейся обстановке бравый и решительный капитан Рюмин-—любимец и идеал
курсантов, застрелившийся после гибели роты.
Многое, очень многое произойдет за эти несколько дней, очень существенное и
важное, что перевернет, перепашет душу героя.
И все это будет в первый раз. Первые погибшие товарищи и первый, убитый в
рукопашной схватке враг; первый бой и первый безумный, животный страх перед
смертью; впервые испытанное чувство полного душевного опустошения после
страшной гибели роты и после собственного малодушия и первый—один на
один—бой с фашистским танком.
Эти эпизоды, как ступеньки, но которым Константин Воробьев крупными шагами
ведет своего героя Алексея Ястребова к тому моменту, когда уже сам он
почувствует себя не просто повзрослевшим человеком, но солдатом и
гражданином, ответственным и за собственную судьбу, и за судьбу Родины. И
все время художник пристально следит за малейшими движениями души Алексея
Ястребова, психологически очень точно фиксируя его меняющееся отношение к
себе и к окружающему миру.
Алексей Ястребов, готовясь к бою, к встречи лицом к лицу с врагом, не может
отказать человеку в человеческом, не может думать о немцах «иначе, как о
людях, которых он знал или не знал—безразлично…». И потому-то, оказавшись
свидетелем рукопашной схватки, в которой курсант убил фашиста штыком,
Алексей ужаснулся случившемуся и почти возненавидел своего товарища. Ведь
враг для него—пока что понятие абстрактное, а перешагнуть извечный
человеческий закон «не убий» не так-то оказывается просто! Потом в
Ястребове проснется чувство святой и справедливой ненависти и мести.
Через все то, странное и трагичное, с чем в первые же дни столкнула
его война, необходимо было пройти герою К. Воробьева. Да и не
только через это, но и через собственную стыдную слабость: когда танковый
десант уничтожал остатки роты, Алексей Ястребов, растерявшийся,
опустошенный, подавленный, спрятался в воронке. Алексей Ястребов—не будем
закрывать на это глаза—струсил, совершил непростительный по законам
военного времени поступок. Недаром в финале повести, обуреваемый
разноречивыми чувствами—« оторопелым удивлением перед тем, чему был
свидетелем в эти пять дней», «тайной радостью тому, что остался жив»,
«ребяческой обидой на то, что никто не видел, как он сжег танк», Ястребов,
идя к своим, испытывает «безотчетную боязнь этой встречи». Но сразу, в
первые минуты боя, он не осознает своего поступка, не сможет применить к
себе те мерки, которыми как командир меряет поступки своих товарищей: «А
ведь он дезертир!.. Он трус и изменник!—внезапно и чутко догадался Алексей,
ничем еще не связывая себя с курсантом (который прятался вместе с ним в
воронке). Там бой, а он…»
Но вот что интересно. Писатель не спешит строго осудить своего героя, как
судит своих персонажей, например, Василь Быков, для которого любое,
незначительное даже, отступление от жестких норм и принципов ведет к
непременному дальнейшему внутреннему падению героев.
К.Воробьев дает возможность Ястребову исправиться, искупить свою вину.
И здесь нет противоречия. И тот и другой художник, исследуя характеры, идут
за жизненной и психологической правдой. Быковские персонажи, нарушив те или
иные нормы, пытаются всячески себя оправдать, найти смягчающие
обстоятельства. Вспомним хотя бы Рыбака, мечтающего «вывернуться»,
перехитрить «судьбу» и немцев, а потом сполна «рассчитаться с этими
сволочами». К чему приводит такая «хитрость», мы видим в финале повести
«Сотников». (Во многом таков же, кстати, и воробьевский курсант, с которым
Ястребов прячется в воронке. Он тоже пытается внутренне оправдать себя: «Не
надо, товарищ лейтенант! Мы ничего не сможем… Нам надо остаться живыми,
слышите? Мы их, гадов, потом всех… Вот увидите! Мы их потом всех, как вчера
ночью! — исступленно просил курсант и медленно, заклинающе нес ладонь ко
рту Алексея…»)
Алексей же Ястребов судит себя. Судит судом собственной совести, самым
строгим и нелицеприятным судом. И потому он находит в себе силы выстоять.
Мы видим, как открылась ему «неожиданное и незнакомое явление мира, в
котором не стало ничего малого, далекого и непонятного. Теперь все, что
когда-то уже было и могло еще быть, приобрело в его глазах новую, громадную
значимость, близость и сокровенность,—и все это—бывшее, настоящее и
грядущее—требовало к себе предельно бережного внимания и отношения. Он
почти физически ощутил, как растаяла в нем тень страха перед собственной
смертью. Теперь она стояла перед ним как дальняя и безразличная ему родня-
нищенка, но рядом с ним и ближе к нему встало его детство, дед Матвей,
Бешеная лощина…»
Да, немало пришлось испытать Ястребову, прежде чем открылось ему это
«неожиданное и незнакомое» явление мира. Жизнь безжалостно разрушала многое
из того, что казалось таким дорогим, вечным и незыблемым. Но она же давала
ему и нечто гораздо большее—прозрение, глубокое осознание происходящего,
давала единственно верные ответы на волновавшие его вопросы. Совершив
проступок (спрятался в воронке), Алексей впоследствии возрождается, он не
бежит с войны, а становится героем, сражаясь один на один с немецким
танком.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Тема морали, нравственных исканий активно разрабатывается всей нашей
литературой. Но особенно, пожалуй, значительны здесь достижения в прозе о
войне. Именно война с ее трагизмом и героизмом, с ее нечеловечески тяжелой
повседневностью, с предельной поляризацией добра и зла, с ее кризисными
ситуациями, в которые то и дело попадает человек и в которых наиболее ярко
высвечиваются его основные человеческие качества, дает художникам слова
богатейший материал для освещения нравственных, этических проблем.
Война не обошла никого. Она затронула каждого, кто жил в России в это
страшное время. Миллионы людей очутились в ситуации, когда необходимо было
сделать выбор, при этом каждому приходилось выбирать самому, сообразно
своим нравственным навыкам, своей совести. И было много таких, которые не
выдерживали испытания войной (такие, как Гуськов, Рыбак). Но были и те, кто
не отступил, прошел войну до конца, совершил подвиг, стал героем (Сотников,
Сашка). И этот подвиг, как бы внешне «незначительно» он ни выглядел,
обусловлен нравственным миром человека, его внутренней человеческой
сущностью, его пониманием своей личной ответственности—ответственности
перед людьми, перед Родиной, перед собственной совестью.
«Во время войны,— писал В. Быков,—как никогда ни до, ни после нее,
обнаружилась важность человеческой нравственности, незыблемость основных
моральных критериев. Не нужно много говорить о том, какую роль тогда играли
и героизм и патриотизм. Но разве только они определяли социальную
значимость личности, поставленной нередко в обстоятельства выбора между
жизнью и смертью? Как известно, это очень нелегкий выбор, в нем
раскрывается вся социально-психологическая и нравственно-этическая суть
личности».

Список использованной литературы:
И.А. Панкеев. «Валентин Распутин».—М.: Просвещение, 1990
Журавлев «Память пылающих лет».—М.: Просвещение, 1985
Н.Л. Крупина, Н.А. Соснина «Сопричастность времени».—М.: 1992
Ф.Ф. Кузнецов «Современная советская проза».—М.: 1986
«Литература в школе» 3’99
статья Лазарева