ОГЛАВЛЕНИЕ

ГЕОПОЛИТИКА КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА 2

Географический детерминизм как основополагающий принцип традиционной
геополитики 2
Формирование и эволюция традиционной геополитики 3
Проблема разработки новой геополитики 5
Место идеологии во внешней политике 7
Конфликт идеологии и образование «трех миров» 10
Сущность идеологической борьбы между двумя блоками 12
Национализм как идеология 16
ГЕОПОЛИТИКА КАК САМОСТОЯТЕЛЬНАЯ НАУЧНАЯ ДИСЦИПЛИНА

Географический детерминизм как основополагающий принцип традиционной
геополитики

Идеи, которые в наше время принято причислять к геополитическим, в тех или
иных формах, по-видимому, возникли одновременно с феноменом государственной
экспансии и имперского государства. В современном понимании они
сформировались и получили популярность на рубеже XIX и XX вв. Возникновение
именно в тот период геополитических идей и самой геополитики как
самостоятельной области исследования международных отношений и мирового
сообщества было вызвано целым комплексом факторов. Предвосхищая некоторые
выводы, которые будут более подробно разработаны ниже, здесь отметим лишь
некоторые из них.
Это, во-первых, наметившиеся к тому времени тенденции к постепенному
формированию глобального рынка, уплотнению ойкумены и «закрытию» мирового
пространства. Во-вторых, замедление (не в малой степени в силу этого
закрытия) европейской, чисто пространственно-территориальной экспансии
вследствие завершения фактического передела мира и ужесточение борьбы за
передел уже поделенного мира. В-третьих, перенесение в результате этих
процессов неустойчивого баланса между европейскими державами на другие
континенты «закрывшегося» мира. В-четвертых, образно говоря, история
начинала переставать быть историей одной только Европы или Запада, она
превращалась уже в действительно всемирную историю. В-пятых, в силу только
что названных факторов именно тогда начали разрабатываться теоретические
основы силовой политики на международной арене, послужившие в дальнейшем
краеугольным камнем политического реализма.
Необходимо учесть и то, что геополитические идеи и сама геополитика
возникли и развивались в общем русле эволюции научной мысли того периода. В
целом она представляла собой не что иное, как перенесение на сферу
международных отношений господствовавших в тот период как в естественных,
так и социальных и гуманитарных науках идей и концепций, а именно
детерминизма (в его географическом варианте), строгих естественно-
исторических законов, социал-дарвинизма, органицизма и т.д.
Традиционные представления о международных отношениях основывались на
трех главных китах — территории, суверенитете, безопасности государств —
факторов международной политики. В трактовке же отцов-основателей
геополитики центральное место в детерминации международной политики того
или иного государства отводилось его географическому положению. В их глазах
мощь государства прочно коренится в природе самой земли. Смысл геополитики
виделся в выдвижении на передний план пространственного, территориального
начала. Поэтому главная задача геополитики усматривалась в изучении
государств как пространственно-географических феноменов и постижении
природы их взаимодействия друг с другом.
Иначе говоря, традиционная геополитика рассматривала каждое государство
как своего рода географический или пространственно-территориальный
организм, обладающий особыми физико-географическими, природными,
ресурсными, людскими и иными параметрами, собственным неповторимым обликом
и руководствующийся исключительно собственными волей и интересами.
Поэтому естественно, что первоначально геополитика понималась всецело в
терминах завоевания прямого (военного или политического) контроля над
соответствующими территориями. Во многих своих аспектах традиционная
геополитика возникла в русле географического направления или
географического детерминизма в социальных и гуманитарных науках XIX—XX вв.
Географический детерминизм основывается на признании того, что именно
географический фактор, т.е. месторасположение страны, ее природно-
климатические условия, близость или отдаленность от морей и океанов и
другие параметры определяют основные направления общественно-исторического
развития того или иного народа, его характер, поведение на международно-
политической арене-и т.д. Другими словами, географическая среда
рассматривается в качестве решающего фактора социально-экономического,
политического и культурного развития народов.
Мысль о том, что общественно-исторические явления определяются условиями
среды, составляет стержневой элемент материалистического понимания истории.
В данном контексте географический детерминизм является частью этого
философского направления. Идеи об обусловленности жизни людей и обществ
географической средой высказывали еще древние мыслители, такие как
Демокрит, Геродот, Страбон, Полибий и др. Подобные идеи выдвигались
средневековым арабским мыслителем Ибн Хальдуном.
Одним из основателей современной географической школы можно считать
французского философа и политического ученого XVIII в. Ш.-Л. Монтескье.
Монтескье пытался вывести из географических условий характер, нравы и
обычаи народов, их хозяйственный и политический строй. Эту проблематику в
тех или иных аспектах затрагивали многие ученые и исследователи XIX в.
Немало в этом направлении сделали известный английский историк Г.Т.Бокль,
французский географ Р.Элизе, американский географ Э.Хантингтон, известный
русский ученый Л.И.Мечников и др.
Но все же признанным патриархом направления географического детерминизма
в социальных и гуманитарных науках считается германский этнограф и географ,
зачинатель политической географии конца XIX — начала XX в. Ф.Ратцель.
Главная заслуга Ратцеля состояла в том, что он предпринял попытку связать
между собой политику и географию, изучить политику того или иного
государства исходя из географического положения занимаемого им
пространства.
Идеи самого Ратцеля в свою очередь восходили своими корнями к воззрениям
И.Канта, В. фон Гумболдта, К. Риттера и других немецких мыслителей, которые
значительное внимание уделяли физическому окружению и его влиянию на
общественно-историческое развитие. Например, по мнению Гумболдта, элементы
ландшафта, повторяясь в бесконечных вариациях, оказывают немаловажное
влияние на характер народов, живущих в тех или иных регионах земного шара.
В соответствии с этим Ратцель рассматривал земной шар как единое, целое,
неразрывной частью которого является человек. Он считал, что человек должен
приспосабливаться к своей среде точно так же, как это. делают флора и
фауна.
В своей «Политической географии», опубликованной в 1897 г., он
обосновывал тезис о том, что государство представляет собой биологический
организм, действующий в соответствии с биологическими законами. Более того,
Ратцель видел в государстве продукт органической эволюции, укорененный в
земле подобно дереву. Сущностные характеристики государства поэтому
определяются его территорией и месторасположением, а его процветание
зависит от того, насколько успешно оно приспосабливается к условиям среды.
Одним из основных путей наращивания мощи этого организма, считал Ратцель,
является территориальная экспансия или расширение жизненного пространства —
Lebensraum. С помощью этого понятия он пытался обосновать мысль о том, что
основные экономические и политические проблемы Германии вызваны
несправедливыми, слишком тесными границами, стесняющими ее динамическое
развитие.

Формирование и эволюция традиционной геополитики

Как правило, введение в научный оборот самого термина «геополитика»
связывают с именем шведского исследователя и политического деятеля
Р.Челлена (1846-1922), который изучил системы управления для выявления
путей создания сильного государства. В своей главной работе «Staten som
Lifsform» он предпринял попытку проанализировать анатомию силы и ее
географические основы. Челлен говорил о необходимости органического
сочетания пяти связанных между собой элементов политики, понимаемой в самом
широком смысле этого слова: экономополитики, демополитики, социополитики,
кратополитики и геополитики. При этом он характеризовал геополитику как
«науку, которая рассматривает государство как географический организм или
феномен в пространстве». Будучи германофилом и сознавая слабость
скандинавских стран перед лицом потенциальной внешней угрозы, он предлагал
создать германо-нордический союз во главе с Германской империей.
Наряду с Челленом отцами-основателями и главными адептами геополитики в
ее традиционном понимании считаются американский историк морской стратегии
Великобритании и певец морской мощи А.Т.Мэхен, британский географ и политик
сэр Г.Макиндер, британский географ сэр Дж.Фейргрив, который дополнил схему
Макиндера, американский исследователь международных отношений Н.Спайкмен,
германский исследователь К.Хаусхофер и др. Свои геополитические видения
современного мира в первые десятилетия XX в. предлагали Л.С.Эмери, лорд
Керзон, Й.Парч и др. Но в целом их работы носили эпигонский характер и не
внесли ничего качественно нового по сравнению с «классиками» геополитики.
Одной из важных вех в формировании геополитических идей считается
появление в конце XIX в. работ американского адмирала А.Мэхена, среди
которых центральное место занимает книга «Влияние морской силы на историю
(1660-1783)», опубликованная в 1890 г. В тот период эта книга имела
огромный успех. Только в США и Англии она выдержала 32 издания и была
переведена почти на все европейские языки, в том числе и на русский (в 1895
г.). Английские рецензенты называли работы Мэхена «евангелием британского
величия», «философией морской истории». Кайзер Германии Вильгельм II
утверждал, что он старается наизусть выучить его работы и распорядился
разослать их во все судовые библиотеки Германии. Необычайный успех выпал на
долю этих работ в Японии. Симптоматично, что у нас также предпринимались
попытки применить идеи Мэхена к истории России. В этом контексте интерес
представляют, например, статьи С.А.Скрегина и В.Ф.Головачева, появившиеся в
1889 г. в журнале «Морской сборник».
Суть главной идеи Мэхена, настойчиво проводимой во всех его работах,
состояла в том, что морская мощь в значительной мере определяет
исторические судьбы стран и народов. Объясняя превосходство Великобритании
в конце XIX в. над другими государствами ее морской мощью, Мэхен писал:
«Должное использование морей и контроль над ними составляет лишь одно звено
в цепи обмена, с помощью которого (страны.) аккумулируют богатства, …но
это центральное звено». Мэхен выделял следующие условия, определяющие, по
его мнению, основные параметры морской мощи: географическое положение
страны, ее природные ресурсы и климат, протяженность территории,
численность населения, национальный характер и государственный строй. При
благоприятном сочетании этих факторов, считал Мэхен, в действие вступает
формула: N+NM+NB=
=SP, т.е. военный флот + торговый флот + военно-морские базы =
— морское могущество.
Свою мысль он резюмировал следующим образом: «Не захват отдельных
кораблей и конвоев неприятеля, хотя бы и в большом числе, расшатывает
финансовое могущество нации, а подавляющее превосходство на море,
изгоняющее с его поверхности неприятельский флаг и дозволяющее появление
последнего лишь как беглеца; такое превосходство позволяет установить
контроль чад океаном и закрыть пути, по которым торговые суда движутся от
неприятельских берегов к ним; подобное превосходство может быть достигнуто
только при посредстве больших флотов». Исходя из подобных постулатов, Мэхен
обосновывал мысль о необходимости превращения США в могущественную военно-
морскую державу, способную соперничать с самыми крупными и сильными,
государствами того периода.
Существенный вклад в разработку геополитической трактовки внешней
политики государств внес английский исследователь сэр Макиндер. 25 января
1904 г. Макиндер выступил на заседании Королевского географического
общества с докладом «Географическая ось истории». Определенные коррективы в
концепцию, сформулированную в этой статье, были внесены им в 1919 и 1943
гг. Как считал Макиндер, вначале в качестве осевой области истории —
серединной земли или хартленда — выделилась Центральная Азия, откуда татаро-
монголы, благодаря подвижности их конницы, распространили свое влияние на
Азию и значительную часть Европы. Со времени Великих географических
открытий баланс сил изменился в пользу приокеанических стран, в первую
очередь Великобритании. Однако, считал Макиндер в 1904 г., новые средства
транспортных коммуникаций, прежде всего железные дороги, снова изменят
баланс сил в пользу сухопутных держав.
Исходя из этой постановки он сформулировал свою концепцию хартленда,
каковым считал евразийское пространство или Евразию. Макиндер оценивал
последнюю как гигантскую естественную крепость, непроницаемую для морских
империй и богатую природными ресурсами, и в силу этого считал ее «осью
мировой политики». В 1919 г., выступив против вильсоновского идеализма, на
основе которого США вступили в первую мировую войну, чтобы «положить конец
всем войнам» и «спасти демократию для мира», Макиндер отмечал: «идеалисты
являются солью земли», но «демократия несовместима с организацией,
необходимой для войны против автократических режимов». При этом Макиндер
сетовал на то, что политические моралисты вроде Вильсона «отказываются
считаться с реальностями географии и экономики».
Он сформулировал свою позицию в ставшем известным тезисе: тот, кто
контролирует Восточную Европу, контролирует хартленд; кто контролирует
хартленд, тот контролирует мировой остров; кто контролирует мировой остров,
тот контролирует весь мир. Поэтому, утверждал Макиндер, для предотвращения
следующей мировой войны необходимо создать блок независимых стран,
расположенных между Германией и Россией, для сохранения баланса сил на
евразийском континенте.
В 1943 г., в разгар второй мировой войны редактор журнала «Форин аферс»
пригласил престарелого Макиндера (тогда ему было уже 82 года) порассуждать
относительно его идей в контексте тогдашнего положения в мире. В статье
«Круглый мир и завоевание мира (peace)», написанной по этому поводу,
Макиндер утверждал, что если Советский Союз выйдет из войны победителем над
Германией, то он превратится в величайшую сухопутную державу на планете.
Вместе с тем он подверг значительной ревизии свою первоначальную концепцию.
Теперь, по его схеме, хартленд включал помимо громоздкого массива суши
северного полушария Сахару, пустыни Центральной Азии, Арктику и
субарктические земли Сибири и Северной Америки. В этой схеме Северная
Атлантика стала «средиземным океаном». Это пространство он рассматривал как
опорную точку Земли, как регион, отделенный от другого главного региона —
муссонных территорий Индии и Китая. По мере наращивания мощи этот регион,
говорил Макиндер, может стать противовесом северному полушарию.
Предложенную в статье версию Макиндер назвал «второй географической
концепцией».
Несомненно, здесь автор отказался от прежнего жесткого дихотомического
противопоставления сухопутных и морских держав. Это и не удивите но, если
учесть, что в обеих мировых войнах континентальные и морские державы
находились во взаимных союзах. Собственно говоря, англо-русская Антанта
1907 г. никак не укладывалась в рамки первоначальной концепции Макиндера.
Тем более противоречила ей тройственная ось Берлин — Рим — Токио. А
пребывание океанических держав США и Великобритании в антигитлеровской
коалиции с континентальным Советским Союзом вовсе подрывало его
конструкции.
Очевидно, что несмотря на различия между Мэхеном и Макиндером, которые
делали упор соответственно на морскую и сухопутную мощь, они были едины в
своих основополагающих позициях. Оба презрительно оценивали демократию и
враждебно относились к свободной торговле и самому коммерческому классу.
Мэхен мог одобрительно говорить об использовании морской торговли в
качестве источника английской экономической мощи, но в его схеме именно
контроль над морями играл решающую роль в восхождении и могуществе
Британской империи. А Макиндер был убежден в том, что экономическая мощь
государства никак не зависит от свободной торговли. По его мнению,
классические теории разделения труда не только вредны, но и попросту
опасны, поскольку свободная конкуренция на мировых рынках чревата войной.
Таким образом, с точки зрения как приверженности основополагающим
принципам географического детерминизма, так и враждебности демократии и
свободной торговле, т.е. тем принципам, которые составляют несущие
конструкции современного миропорядка, оба исследователя принадлежали
уходящей эпохе. В качестве основы своих экономических выкладок они брали
меркантилизм, в то время как магистральным направлением развития мировой
экономики XX в. стали свободная торговля и принятие все более растущим
числом стран и народов рыночной экономики.

Проблема разработки новой геополитики

Определенный вклад в разработку проблем геополитики в последние годы
внесли российские исследователи. В одной недавно вышедшей работе
геополитика характеризуется как дисциплина, имеющая своим предметом
«использование государствами пространственных факторов при определении и
достижении политических целей». В этом контексте наиболее соответствующей
нынешним реальностям представляется формулировка, предлагаемая
К.В.Плешаковым. По его мнению, геополитика может быть «определена не просто
как объективная зависимость внешней политики той или иной нации от ее
географического местоположения, а как объективная зависимость субъекта
международных отношений от совокупности материальных факторов, позволяющих
этому субъекту осуществлять контроль над пространством».
Поставив задачу выяснить, «в чем данная научная дисциплина устарела и
какие поправки на современность ей необходимы, как данная дисциплина могла
бы, быть использована для удовлетворения конкретных российских
государственных потребностей», К.Э.Сорокин пришел к выводу, что в ней
существуют два раздела — «геополитика «фундаментальная», изучающая развитие
геополитического пространства планеты, со своей, разумеется, точки обзора,
и «прикладная», вырабатывающая принципиальные рекомендации относительно
генеральной линии поведения государств или группы, государств на мировой
сцене». Причем последнюю К.Э.Сорокин считает возможным именовать
«геостратегией».
Очевидно, что такой подход позволяет выйти за традиционные чисто
пространственные параметры, оторваться от пуповины географического
детерминизма и разработать геополитику как самостоятельную политологическую
дисциплину, призванную всесторонне исследовать основополагающие реальности
современного мирового сообщества.
В целом соглашаясь с такой постановкой вопроса, главную проблему все же я
вижу в том, чтобы решительно отмежеваться от традиционного понимания
геополитики как дисциплины, призванной изучать исключительно или
преимущественно пространственный аспект международных отношений и лежащий в
основе этого подхода географический детерминизм, а также от трактовки
геополитики как внешнеполитической стратегии, направленной на экспансию и
достижение гегемонии с помощью военно-силовой политики.
Необходимо признать, что география и месторасположение государства имеют
немаловажное значение для исторических судеб и перспектив любого
государства или народа. Более того, в древнейший период истории
человечества, когда природа в буквальном смысле слова продолжала диктовать
людям формы жизнеустройства и хозяйственной организации, географический
фактор играл определяющую роль в жизни людей и государств. Как писал
Л.И.Мечников, «четыре древнейшие великие культуры, все зародились и
развились на берегах больших рек. Хуанхэ и Янцзы орошают местность, где
возникла и выросла китайская цивилизация; индийская, или ведийская,
культура не выходила за пределы бассейнов Инда и Ганга; ассиро-вавилонская
цивилизация зародилась на берегах Тигра и Евфрата — двух жизненных артерий
Месопотамской долины; наконец. Древний Египет был, как утверждал еще
Геродот, «даром» или «созданием» Нила».
При этом важно учесть, что география и месторасположение имеют множество
аспектов — размеры и масштабы территории конкретного государства, место его
расположения, топография, климат, условия для сельскохозяйственного
производства, наличие природных ресурсов, доступ к морям и океанам и т.д.
Эти аспекты определяют целый ряд параметров, которые указывают на
потенциальные и реальные возможности государства, определяющие его место в
мировом сообществе стран.
Как показывает исторический опыт, сама земля, территория государства
составляет тот стратегический ресурс, который по значимости, возможно,
превосходит все остальные ресурсы. Реальные размеры территориальных
владений в той или иной форме и мере оказывают влияние как на характер, так
и на основополагающие параметры интересов государства.
Сам ландшафт, степень плодородия почвы, природные ресурсы и т.д.
непосредственным образом сказываются как на структуре и отдаче народного
хозяйства, так и на плотности населения. Топография и климатические условия
страны крайне важны для развития путей сообщения, размещения ресурсов и
народнохозяйственной инфраструктуры, внутренней и внешней торговли.
Положение относительно океанов и морей определяет близость или удаленность
от важнейших рынков, центров силы и очагов конфликтов. Немаловажное
значение для безопасности и национальных целей имеет также близкое
окружение государства. Очевидно, что от географического положения зависит
решение государством не только многочисленных внутриэкономических и
внутриполитических, но также основополагающих внешнеполитических задач.
На протяжении всей истории, вплоть до недавнего времени, главная цель
государств состояла в завоевании территорий для
реализации своих экономических интересов, безопасности и т.д.» будь то
средствами империалистического подчинения одного народа другим или путем
аннексии прилегающей территории. Со времени Вестфальского мира 1648 г.
территориальные границы государств считались священными хранителями
стабильности и жизнеспособности международной системы. Государства,
особенно великие или мировые, во все времена руководствовались императивом
расширения своего контроля над соседними странами и народами, а при
возможности и над всей международной системой.
По этой причине теорию изменений в международной политике следовало бы
назвать одновременно теорией империализма и территориальной экспансии.
Вплоть до промышленной революции в условиях господства традиционной
технологии и низкой производительности в сельском хозяйстве и
промышленности то или иное государство могло увеличить свои богатство, мощь
и власть лишь путем установления контроля над чужими территориями или
завоевания других стран и народов. Фактически мощь и богатство государства
во многом определялись размерами контролируемой им территории.
По-видимому, основные постулаты традиционной геополитики, особенно
географический, пространственно-территориальный детерминизм в той или иной
форме, применимы к реальностям евро(западно)центристского мира. И то с
некоторыми существенными оговорками. Что касается современного мира, то
начиная с конца второй мировой войны эти принципы безнадежно устарели.
Помимо всех прочих аспектов, которые подробно будут проанализированы в
учебнике, необходимо учитывать, что условия среды, географическое
месторасположение, которые несомненно оказывали существенное влияние,
особенно в период до промышленной и научно-технической революций, на
исторические судьбы и характер народов и стран, со временем изменялись,
изменялась и их общественно-историческая роль. Как писал еще Р.Элизе в 1889
г., «океаны, которые являются в наше время орудием международного единения
и путем торговых и идейных сношений, некогда вселяли в человечество только
чувство ужаса и служили средством разъединения народов».
То же самое можно сказать о дальних расстояниях, преодоление которых в
наше время с изобретением и широкомасштабным введением новейших средств
транспорта, таких как скоростные поезда, авиация, ракетная техника,
способная доставить в любую точку земного шара оружие массового
уничтожения, стало просто рутинным делом. Очевидно, что влияние
географического месторасположения на геополитику государства не может быть
столь фатальным, каким оно было в период преобладания аграрного хозяйства
или гужевого транспорта и в постиндустриальную эпоху при господстве
информационной технологии и новейших средств транспорта и коммуникации.
В современном же мире, как уже отмечалось в предисловии и более подробно
будет показано в соответствующих разделах учебника, научно-технический
прогресс второй половины XX в. имеет своим результатом качественную
модификацию самих географических факторов функционирования и развития
обществ.
Все это свидетельствует о том, что назрела необходимость радикального
пересмотра фундаментальных и методологических принципов изучения
современного мирового сообщества. Другое дело, как и на каких путях этого
можно достичь. В качестве одного из направлений решения данной проблемы я и
предлагаю интерпретировать префикс «гео» в термине «геополитика» не как
картографическое измерение международно-политических реальностей, а как
восприятие мирового сообщества в качестве единой «завершенной» системы в
масштабах всей планеты.

Место идеологии во внешней политике

Политика теснейшим образом связана с идеологией. Идеологию можно
определить как некий строительный проект или эскиз, на основе которого
конструируются структуры и функции власти в том или ином обществе. Все
идеологии, независимо от их содержания, касаются проблем авторитета,
власти, властных отношений и т.д. Они основывается на признании
определенной модели общества и политической системы, путей и средств
практической реализации этой модели.
Идеология выполняет одновременно интегративную и разграничительную
функции: первую, скажем, для сплачивания членов той или иной партии, а
вторую — для отделения этой партии от других партий. Идеология
ориентирована на непосредственные политические реалии и действия, на
политический процесс и исходит из соображений привлечения наивозможно
большей поддержки. Поэтому, естественно, она носит ярко выраженный
тенденциозный характер.
Идеология призвана придавать значимость институциональным отношениям
между людьми, институтами, партиями, сообществами и т.д. как субъектами
политики, объяснять, обосновывать, оправдывать или отвергать те или иные
политические реальности в конкретных общественно-исторических условиях.
Важнейшая функция идеологии состоит в том, чтобы отделить то или иное
сообщество или группу от остальных сообществ и групп. Как отмечал
германский исследователь О.Ламберг, защитное действие этой функции наиболее
эффективно проявляется в тех случаях, когда остальной окружающий мир
видится как враждебная сила, что и провоцирует инстинкты обороны, страха,
агрессивности у членов соответствующей группы. Каждая идеологическая
конструкция содержит в себе развернутое представление об антиподе или
противнике. От образа противника во многом зависит степень
интегрированности группы.
С этой точки зрения политика представляет собой арену столкновения
различных идеологических систем, идейно-политических течений и направлений.
Однако констатация этого положения сама по себе еще мало что объясняет.
Дело в том, что при всей своей верности знаменитая формула «политика есть
искусство возможного» сохраняет правомерность и действенность и в
современных условиях. С одной стороны, «искусство возможного» ставит
определенные пределы идеологизации политики, а с другой, идеология, в свою
очередь, определяет возможные пределы, за которые та или иная политическая
партия или правительство при проведении своего политического курса может
выйти без ущерба основополагающим принципам своего политического кредо. Все
это имеет самое непосредственное отношение к сфере международных отношений.
Считая установку современных исследователей от марксистов до
экзистенциалистов, согласно которой человек есть существо, живущее в
необратимом историческом времени, упрощенной, румынский историк религии
М.Элиаде утверждал, что человек живет еще и вне исторического времени, а
именно, в своей мечте, своем воображении и т.д. Иначе говоря, человек,
общество, государство и соответственно межгосударственные отношения и
мировое сообщество в целом имеют мировоззренческое измерение. Именно это
измерение и определяет содержание господствующей в определенный
исторический период парадигмы. Еще известный немецкий философ конца XIX в.
Ф.Ницше предупреждал, что XX столетие станет веком борьбы различных сил за
мировое господство, осуществляемой именем философских принципов.
Предупреждение Ницше оказалось пророческим с той лишь разницей, что все
многообразие и сложность мировоззренческого начала были заменены
идеологическим измерением, идеологические принципы взяли верх над
философскими. Наметившееся на рубеже третьего тысячелетия окончание
европоцентристского мира совпало с началом разрушения двухполюсного
мирового порядка в его военно-политическом и идеолого-политическом
измерениях, а также концом цементировавшей этот порядок холодной войны. В
евро-центристской конфигурации геополитических сил, контуры которой
сформировались начиная
Вестфальской и Венской систем, основополагающие вопросы международной
политики, по сути дела, решались «концертом» нескольких великих держав
Европы, а примерно с испано-американской войны в число этих держав вошли и
США. Первая мировая война подорвала преимущественно или исключительно
европейский характер системы баланса сил. В ходе и по окончании войны
европейцы вынуждены были признать де-факто законность притязаний США и
Японии на роль великих держав и вершителей судеб современного мира.
Кардинальные изменения в расклад европейских и мировых сил были внесены
постепенным восхождением в 30-х годах Советского Союза и особенно второй
мировой войной, после окончания которой мир разделился на два
противоборствующих блока: утвердилась двухполюсная структура международных
отношений в виде двух общественно-политических систем как бы
персонифицированных в НАТО и Варшавском пакте центрами которых были
противостоящие супердержавы — СЩА и СССР.
По-видимому, называя XX столетие «веком идеологии», мы допускаем
определенное упрощение ситуации. Дело в том, что господствовавшие в тот
период основные идейно-политические течения — марксизм, национал-социализм,
либерализм и т.д. — функционально выполняли, в сущности, ту же роль, что и
великие религиозные системы — католицизм, протестантизм, ислам и др. — в
прошлом. С данной точки зрения они являлись своеобразными секулярными
религиями. Но религиозное начало проявлялось в них по-разному и в разных
дозах. Тем не менее идеология в собственном смысле слова в качестве одного
из определяющих факторов мировой политики в наиболее завершенной форме
проявила себя именно в XX в.
Вестфальская и затем Венская системы, которые лежали в основе
межгосударственных отношений, базировались на принципах национального
суверенитета и легитимности. Они не предписывали той или иной стране форму
правления и внутренней социальной организации. В эти системы на равных
правах входили, с одной стороны, самодержавная Россия, монархия Габсбургов,
а с другой — либеральная Англия, т.е. авторитарные и либеральные режимы.
Согласие касалось лишь того, что допустимо и недопустимо во
внешнеполитическом поведении государств.
Таким образом, одним из важных условий для законного или легитимного
международного порядка считалось более или менее жесткое разграничение
между установленной тем или иным государством формой правления и его
поведением на международной арене. Каждый участник международных отношений
был вправе установить у себя любой социальный и политический режим, пока он
ведет себя на мировой арене в соответствии с общепризнанными правилами
поведения. Тем самым в рамках одной и той же системы межгосударственных
отношений допускалось сосуществование различных политико-идеолопгческих
систем.
Положение радикально изменилось в XX в., когда борьба за умы людей стала
важной составной частью международной понятии. Проанализировав это
положение, известный американский исследователь Г.Моргентау в предисловии
ко второму изданию своей получившей популярность книги «Политика между
нациями; борьба за власть и мир» подчеркивал, что «борьбу за умы. людей в
качестве нового измерения международной политики следует добавить к
международным измерениям дипломатии и войны». При этом Моргентау сетовал на
то, что эта борьба за умы людей нанесла последний фатальный удар той
социальной системе международного общения, в рамках которой в течение почти
трех веков народы, жили вместе в постоянных ссорах, но под общей крышей
разделяемых всеми . ценностей и всеобщих стандартов действия… Под руинами
той 'крыши оказался похороненным механизм, который поддерживал стены того
общего дома народов, а именно баланс сил». Выше уже говорилось о том, что
уже в первые десятилетия ХХ в. развернулся бескомпромиссный конфликт между
тремя 'главными альтернативными политико-идеологическими направлениями
перестройки современного мира: социал-реформизмом, фашизмом и большевизмом.
В ходе второй мировой войны в результате военного разгрома Германии и ее
союзников фашизм как сколько-нибудь эффективная и дееспособная альтернатива
перестал существовать. В качестве главных противоборствующих альтернатив
сохранились социал-реформистский капитализм и революционный социализм
(коммунизм). Свою законченную форму идеологический конфликт принял после
второй мировой войны между двумя блоками, возглавлявшимися США и СССР.
. Особенность второй мировой войны в данном контексте состояла в том, что
традиционный комплекс факторов, лежащих в ее основе, возможно впервые со
времен религиозных войн XVI в. дополнялся идеологическим компонентом. Она
представляла собой одновременно войну за территориальное господство и
идеологическую войну, призванную навязать противной стороне определенный
образ жизни, систему ценностей, форму жизнеустройства, политический режим и
т.д. Обоснованность этого тезиса отнюдь не опровергается тем фактом, что
одна из воюющих тоталитарных держав (СССР) находилась в союзе с либерально-
демократическими странами (Великобританией, США и несколько позже
Францией). Во-первых это была война не на жизнь, а на смерть между двумя
непримиримыми тоталитарными режимами — большевистским и нацистским, в
основе политической стратегии которых явно или неявно была заложена
установка на глобальную экспансию. Здесь необходимо сделать ту
«существенную оговорку, что для народов Советского Союза эта война являлась
именно Великой Отечественной войной против неприкрытой нацистской агрессии.
Во-вторых, это была война западных демократий против фашистских и
милитаристских режимов Германии, Италии и Японии, которые стремились к
мировому господству. По множеству причин западные демократии нашли в
Советском Союзе естественного союзника в борьбе с общим врагом. В
идеологическом плане этот союз облегчался тем, что коммунистический
интернационализм, проповедовавший равносущность пролетариев всех стран и
континентов, все же был ближе к либеральному интернационализму с его
лозунгами свободы и прав всех людей, независимо от их национальной,
социальной и культурной принадлежности, нежели идеология нацизма с ее
откровенным национал- шовинизмом и расизмом. „,
Во время холодной войны идеологический конфликт приобрел самодовлеющее
значение. Сила, военная мощь оказались поставленными на службу
распространения образа жизни, мировидения, собственной легитимности двух
противоборствующих сверхдержав и военно-политических блоков. Холодная война
представляла собой уже масштабную идеологическую войну, в которой вопрос о
территориях затрагивался постольку, поскольку речь шла об уничтожении или
установлении на территории того или иного государства соответствующего
режима — социалистического или капиталистического.
Иными словами, холодная война была своего рода борьбой противостоящих
политических и экономических систем за выживание. Показательно, что в
территориальном контексте послевоенный миропорядок основывался на
признанных всеми сторонами известных ялтинских соглашениях о
неприкосновенности государственных границ как на Западе, так и на Востоке.
Возможность идеологического или системного конфликт» была заложена в
самой парадигмальной инфраструктуре европоцентристской (или
западоцентристской) цивилизации. Он вытекал, в частности, из аугсбурского
принципа cujus regio, ejus religio, т.е. принципа, согласно которому в
стране господствует та вер»' которой придерживается ее правитель. Из него
можно было сделать вывод, что правитель или правящий режим вправе учредить
в подчиненной ему стране ту вероисповедную систему, которая, до его мнению,
соответствует букве и духу «истинного» учения. В ХХ в. место
вероисповедания заняла идеология, которая приняла форму демократического
национализма, национал-социализма марксистского интернационализма.
В наиболее законченной и чистой форме идеологический или системный
конфликт имел место после второй мировой войны между двумя блоками,
возглавлявшимися США и СССР.

Конфликт идеологии и образование «трех миров»

Как отмечал К.Мангейм, признание того факта, что «мысль всех партий во
все эпохи носит идеологический характер», способствовало разрушению
«доверия человека к человеческой мысли вообще». Идеологизация внешней
политики и созданные на ее основе стереотипы, которые после второй мировой
войны неизменно подкреплялись трудными, порой драматическими отношениями
между Востоком и Западом, увеличивали взаимную подозрительность, недоверие
и даже враждебность, способствовали возведению «железного» или иных
занавесов, стен психологического противостояния.
В период биполярного миропорядка сами понятия «Восток» и «Запад»
приобрели идеологическое измерение и, по сути дела, перестав быть чисто
географическими, превратились в идеолого- политические. Именно
идеологическое измерение служило одним из стержневых элементов,
составляющих ось двухполюсного мира. Именно оно в значительной мере
обеспечивало тот стратегический императив, который заставлял большинство
стран сгруппироваться вокруг того или иного полюса. По этому Признаку
расположенная на Дальнем Востоке Япония стала частью Запада.
? Определенные коррективы в такой расклад внесло то, что мировое
сообщество оказалось разделенным на три разных мира, отличающихся друг от
друга по степени экономического развития, образу жизни, мировоззрению. К
первому относится группа Развитых и примыкающих к ним стран Европы и
Северной Америки. а также Япония и некоторые азиатские страны, достигшие
определенных успехов в экономическом развитии. В основном это страны
первого эшелона капиталистического развития, составившие «центр». Первым он
назывался потому, что возник уже в Новое время и вплоть до образования СССР
занимал господствующее положение на всем пространстве евро-центристского
мира. Хотя Советский Союз появился на политической карте после
большевистской революции 1917 г., говорить о втором мире, включающем в себя
группу социалистических стран, стало возможным лишь после второй мировой
войны.
Дело в том, что реальные вес и влияние мирового масштаба СССР приобрел
лишь в самом конце 30-х годов. Длительная экономическая разруха после
кровавой гражданской войны многочисленные эксперименты в сфере экономики,
на которые растрачивались огромные материальные и людские ресурсы,
репрессии, которые отрицательно сказывались на социальном и экономическом
развитии страны, не позволяли руководству СССР подкрепить свои идеолого-
политические притязания действенным экономическим и военно-техническим
потенциалом.
Однако, сыграв решающую роль в разгроме гитлеровской Германии, СССР вышел
из второй мировой войны могущественной военно-политической державой. В
результате, если в 20—30-х годах Советский Союз представлял для
капиталистического мира прежде всего идеологическую угрозу, то теперь он
превратился еще и в реальную военную угрозу. К тому же в межвоенный период
СССР был единственной социалистической страной. После войны в результате
освобождения от фашистского ига страны Восточной Европы — Польша, Венгрия,
Румыния, Чехословакия, Албания, Болгария и Югославия — избрали
социалистический путь развития. Определяющую роль в их выборе сыграло то,
что в ходе переговоров по послевоенному урегулированию Восточная Европа
вошла в сферу влияния СССР, который осуществлял довольно жесткий контроль
за развитием событий в данном регионе. В результате в течение нескольких
послевоенных лет во всех этих странах победу одержали коммунистические и
рабочие партии.
За восточно-европейскими странами последовали некоторые страны Азии. В
1949 г. в Китае произошла народно-демократическая революция, результатом
которой явилось образование Китайской Народной Республики (КНР). Затем были
образованы Корейская Народно-Демократическая Республика (КНДР),
Социалистическая Республика Вьетнам, Лаосская Народно-Демократическая
Республика (ЛНДР) и Народная Республика Кампучия. В начале 60-х годов о
выборе социалистического пути развития заявило руководство Кубы во главе с
Ф.Кастро, пришедшее к власти в 1959 г. В итоге возникла мировая
социалистическая система во главе с СССР, объединившая все страны с
социалистическими и народно-демократическими режимами.
В то же время в результате распада колониальных империй, как выше
говорилось, на мировую авансцену вышла группа новых независимых стран,
которые по множеству признаков, как социально-экономических, так и особенно
идеолого- политических, в полной мере не могли принадлежать и не
принадлежали ни к одной их двух группировок. В совокупности с Латинской
Америкой они составили особую группу стран, которых объединял целый ряд
общих системообразующих признаков: отсталость экономики, слаборазвитость
социально-классовой структуры, преобладание крестьянства, слабость
национального предпринимательства, незрелость рабочего класса, сохранение в
широких масштабах традиционных патриархальных, племенных, плановых,
патерналистских структур и элементов и т.д. Чтобы Отличить их от двух
упомянутых выше групп, они были названы странами третьего мира.
Вслед за завоеванием странами третьего мира политической независимости
на первый план выдвинулись задачи достижения подлинной экономической
независимости. А это предполагало прежде всего преодоление экономической
отсталости и перевод народного хозяйства на рельсы ускоренного развития. В
силу необходимости первоочередного решения именно этой задачи они были
названы развивающимися странами. Проблема развития приобретала все большую
актуальность по мере осознания того, что формальная политическая
независимость остается лишь благим пожеланием без основополагающей
экономической независимости.
В поисках экономической и финансовой помощи между различными странами
третьего мира развернулась своеобразная конкуренция за завоевание
благосклонности Запада и стран социалистического содружества, прежде всего
СССР. А для последних они, в свою очередь, стали ареной ожесточенной
идеологической и политической борьбы за сферы влияния, которая нередко
выливалась в локальные и региональные войны, как это было, например, в 60-
начале 70-х годов в Юго-Восточной Азии Или в 70—80-х годах в Анголе. Не
случаен тот факт, что именно по линии приверженности или близости к одной
из противоборствующих блоков произошла дифференциация стран данной группы.
Необходимо отметить, что советская идеология и в более широком смысле
марксизм оказали немаловажное влияние на политическую экономию и
международные отношения в середине и второй половине XX столетия. Особенно
большое влияние марксизм имел среди западной интеллигенции, разработавшей
различные варианты неомарксизма. Нельзя отрицать и то, что в период
перехода от колониализма к постколониализму мировоззрение и установки
политической элиты развивающегося мира были окрашены в марксистские и
марксистско-ленинские тона. Дж.Неру, например, признавал: «изучение трудов
Маркса и Ленина оказало серьезное влияние на мое мышление и помогло мне
увидеть историю и текущие события в новом свете».
Политическую элиту привлекали в марксизме-ленинизме революционный пафос,
разоблачение связанных с угнетением и эксплуатацией империализма и
колониализма, призывы к равноправию народов и социальной справедливости.
Показательно, что среди значительной части политической элиты и творческой
интеллигенции преобладало убеждение, что все беды стран третьего мира
вызваны колониалистской и неоколониалистской политикой индустриально
развитых стран. Они рассуждали примерно по такой схеме: третий мир беден,
потому что развитой мир богат. Эту мысль предельно четко изложил
руководитель Сенегала Л.Сенгор, который в 1959 г. утверждал: «общественным
фактом сегодня является то, что подъем жизненного уровня европейских масс
мог быть достигнут только за счет ухудшения жизненных стандартов народных
масс Азии и Африки».
Очевидно, что советские руководители и идеологи недооценили потенции и
возможности западного капитализма, неверно восприняли реальные
умонастроения и установки элит развивающегося мира и жестоко обманулись в
трактовке настроений рабочего класса развитого мира. Постепенно становилось
ясно, что бедные страны бедны вовсе не потому, что богатые страны богаты.
Как справедливо отмечал Дж.Пучала, «самыми бедными странами в мире являются
те, которые не были замечены западным капиталом; наоборот, многие из тех,
кто экономь чески преуспевает, оказываются как раз наиболее обхаживаймыми
западным капиталом. Незападные страны, делающие большие экономические
успехи, это именно те, которые сами выбрали путь капиталистического
развития и обрели все связи с той международной системой, которая
способствует подобному развитию».
Что касается богатства Запада, то главным его источником является не
только и не столько сырье, сколько достижения научно-технического
прогресса.
В целом вплоть до конца 70-начала 80-х годов на основе базовых
капиталистических институтов действовали в основном страны первого, т.е.
индустриального мира. Это примерно 1/4 часть современного мира.
Социалистический лагерь включал 26 стран с общей численностью населения в
1986 г. около 1,7 млрд человек, или 37 % населения всего земного шара.
Остальные страны составляли третий мир.

Сущность идеологической борьбы между двумя блоками

Идеологизированная внешняя политика, по крайней мере в теории, имплицитно
предполагает изменение существующего баланса сил в пользу той или иной
противоборствующей стороны, отказ от осторожного, реалистического и
прагматического стиля дипломатии, основанной на равновесии сил между
великими державами.
Сущность и вместе с тем уникальность конфликта между двумя блоками,
вылившегося в холодную войну, состояла в том, что в концептуальном плане он
помимо всего прочего представлял собой глобальное идеологическое,
политическое и военное противостояние двух социально-политических систем,
носил межсистемный характер и был пронизан мировоззренческим,
идеологическим началом.
Вторая мировая война имела одной из своих целей кардинальное
перераспределение мирового баланса сил между крупнейшими военно-
политическими державами того времени. Особенность холодной войны состояла в
том, что в качестве реальных претендентов на участие в противоборстве за
первые роли в новом миропорядке остались две сверхдержавы — США и СССР. В
геополитическом плане мир стал биполярным. «Холодная война, — писал в
данной связи С.Хофман, — была сдержанным крестовым. походом, но все же она
оставалась крестовым походом. Мир Представлялся разделенным между нами и
ними, добром и злом, хорошими парнями и плохими парнями, свободным миром и
угнетателями».
Иначе говоря, под понятием «холодная война» подразумевались не просто
напряженные отношения между двумя сторона ми, не просто соперничество, а
чуть ли не священная война, в которой одна из этих систем должна одержать
победу, а другая — исчезнуть.
Очевидно, что в условиях биполярного мира и холодной войны оборона от
внешней угрозы составляла лишь одну из функций двух главных военно-
политических блоков. Как не без оснований отмечал А.Проэктор, значительно
важнее внутренние, «сдерживающие» функции. Для США в послевоенное время —
это «контроль и перевоспитание» германского и японского экстремизма,
цементирование «атлантического» мира, укрепление связей Западной Европы с
Северной Америкой. Для элиты СССР — это контроль над соцлагерем, его
единение и ограждение от воздействия «чужой системы». Не случайно каждая из
двух систем именно себя считала, выразительницей и защитницей чаяний и
интересов народов и соответственно обосновывала неизбежность своей победы и
обреченности противной стороны. Разработав идеологическое обоснование своих
позиций, США объявили себя защитницей свободного мира, а СССР — оплотом
мира, демократии и социализма.
В результате конфликт между двумя блоками приобрел широкомасштабное
измерение, которое по-своему узаконивало разделение мира на два
противоборствующих блока, двухполюсную структуру международных отношений.
«Долгосрочный характер и исключительная потенциальная опасность конфликта
между Востоком и Западом, — говорилось, например, в одном из докладов
«Трехсторонней комиссии», — вытекает, из того факта, что этот конфликт
соединяет в себе соревнование двух сверхдержав современного мира и
«идеологический конфликт» между противоположными политическими,
экономическими и социальными системами, основанными на фундаментально
различных ценностях. Именно благодаря такому сочетанию конфликт между
Востоком и Западом на протяжении длительного времени является осью
современного мира».
Более того, борьба между Востоком и Западом с обеих сторон оценивалась
как квазирелигиозный крестовый поход. Причем руководители обоих блоков,
когда им было выгодно, сознательно выпячивали этот аспект конфликта. Как
отмечал Дж.Спэние, американские государственные деятели выбрали формулу
холодной войны в качестве «антикоммунистического крестового похода» потому,
что ее легче было провести через конгресс.
Глобальные устремления сверхдержав и характерная для них тенденция
интерпретировать развитие событий во всех регионах земного шара в терминах
противоборства привели к тому» что биполярность приобрела качество
сущностей характеристики установившейся в послевоенные десятилетия
международной системы. Главными движущими мотивами поведения обеих
сверхдержав и блоков были взаимный страх и озабоченность своей
безопасностью. Фактически и в СССР, и в США сформировались особые
разновидности «государства национальной безопасности» , в которых
стержневым приоритетом стала жесткая конфронтация с внешним врагом в лице
друг друга. Блоки НАТО и ОВД, по сути дела, выполняли роль эффективного
инструмента конфронтационной безопасности. Соответственно в центре внимания
с обеих сторон стояло стремление к наращиванию военной мощи.
В биполярном мире ситуация была довольно проста: каждая сторона более или
менее точно знала, откуда происходила угроза и какая угроза. Установка на
конфронтационность в отношениях друг с другом служила как для СССР, так и
для США основой глобальной внешнеполитической стратегии. Как не без
основания отмечал обозреватель газеты «Нью-Йорк тайме» Т.Фридман, Кремль
служил «путеводной звездой внешней политики США. 'Политическим деятелям
достаточно было посмотреть, куда отклоняется стрела компаса (выяснить, на
чьей стороне Москва), и тут же определить, чью сторону следует занять США».
Аналогичной была ситуация и с СССР. Такое положение держало в постоянном
напряжении весь мир, в котором два противоборствующих полюса разыгрывали
своеобразную игру с нулевой суммой, в соответствии с которой весь |мир, по
сути дела, был разделен на сферы интересов. В этой игре войны и конфликты в
любом регионе земного шара рассматривались как составная часть глобальной
борьбы двух сторон друг против друга. В глазах обеих сторон каждая из этих
войн (или конфликтов) имела значимость с точки зрения не только решения той
или иной конкретной проблемы, но и выигрыша или проигрыша Востока или
Запада. При этом любой выигрыш одной из сторон в каком-либо регионе планеты
или отдельно взятой стране рассматривался как проигрыш другой стороны.
Подобный подход не приемлет взаимных уступок и компромиссов или существенно
затрудняет их достижение. Поэтому неудивительно, что обе стороны отвергли
саму мысль о возможности строительства международных отношений на принципах
баланса интересов. Идеология в пост конфронтационном мире

С распадом Советского Союза и окончанием холодной войны в мире сложилась
кардинально иная ситуация. Прежде всего раз. валилась идеологически-
политическая ось двухполюсного мира устарел упомянутый выше стратегический
императив. Потеряло смысл само понятие «Запад». Япония как бы снова
«вернулась» в Азию и наряду с другими новыми индустриальными странами
Азиатско-Тихоокеанского региона способна строить свои отношения со всеми
остальными странами и регионами вне зависимости от тех или иных
идеологически-политических соображений.
Вместе с тем наступила эпоха неопределенности или, как предупреждал еще
М.Вебер, эпоха разочарований, потери иллюзий. Секулярные идейно-
политические конструкции и утопии, равно как и великие религиозные учения
прошлых эпох, какими мы их знали на протяжении всего XX столетия, во многом
перестали выполнять роль мобилизующих идеалов. Они либо исчерпали себя,
либо потерпели банкротство, либо существенно ослабли. Развенчание многих
радикальных, социалистических и коммунистических утопий нашего времени
стало свершившимся фактом. Люди перестали верить как реформаторам, так и
революционерам. Великие программы, великие табу и великие отказы более не
воодушевляют и не вызывают страха. Они становятся недееспособными из-за
полного безразличия к ним.
С крахом идеологического по своей сути советского государства
развенчалась и коммунистическая утопия или, наоборот, с развенчанием утопии
разрушилась и империя. Крах марксизма-ленинизма и связанное с ним признание
неудачи советского эксперимента выбили почву из-под большинства социальных
учений современного мира. Лишался всякой актуальности в перспективы миф о
социалистической революции и обществе, основанном на принципах всеобщего
социального равенства.
Однако этот крах вовсе не есть свидетельство совершенства западного пути
общественно-исторического развития и западной модели общественного
устройства. Подтверждением этому явля' ется хотя бы тот факт, что в то
время как весь не западный мир как будто принимает принципы рыночной
экономики и политической демократии, на самом Западе усиливается критика
наследия Просвещения и его детищ — индивидуализма, прогресса политической
демократии. Выдвинуть же сколько-нибудь убедительный альтернативный миф
Запад еще не сумел.
Разрушение идеологических мифов, диктовавших международно-политическое
поведение ведущих стран в течение большей части послевоенного периода,
означает эрозию и подрыв идеологической базы того противостояния, которое
привело к расколу цирана два противоборствующих лагеря.
На первый взгляд, крах марксизма-ленинизма как бы возвестил об
окончательной смерти всякой идеологии. Это дало повод некоторым
псевдопророкам заявить о «конце истории» и наступлении новой эры
прагматического либерализма. Под сомнение доставлена сама возможность или
правомерность каких бы то ни было идеально-программных, политико-
идеологических построений в качестве мобилизующих идеалов. Возникает
множество вопросов. Способна ли демократия эффективно ответить на вызовы
новых исторических реальностей? Может ли либерализм, консерватизм или какой-
либо иной «изм» заполнить тот вакуум, который образовался после очевидной
несостоятельности традиционных идеологических систем? При поисках ответов
на эти и другие вопросы необходимо исходить из признания того, что
идеологии, призванные служить в качестве связующих скрепов человеческих
сообществ, не могут насовсем исчезнуть, неизбежно появятся новые
идеологические конструкции или мифы, но они примут иные очертания.
Нынешняя ситуация в данной сфере характеризуется преобладанием
импровизации и фрагментарности, отсутствием сколько-нибудь цельных и
последовательных теорий и идеологий. Имеет место усиление чувства
неопределенности, непредсказуемости и случайности мировых процессов. Это во
многом объясняется тем, что лишенные идеологических оснований сдвиги
глобального масштаба порождены сочетанием множества социальных,
экономических, культурных, технологических и иных факторов, различные
комбинации которых способны вызывать непредсказуемые ситуации. Поэтому
неудивительно, что у формирующегося нового мирового порядка множество
скрытых аспектов, чреватых непредсказуемыми последствиями. Эти последствия
накладываются на целый комплекс факторов, которые в совокупности способны
усиливать конфликтный потенциал как внутри отдельных обществ, так и между
различными народами, странами, культурами, конфессиями и т.д.
постиндустриальная революция, урбанизация, информатизация рост грамотности
породили специфическую культуру и массы люмпенов физического и умственного
труда, оторванных от корней и земли, способных поддерживать любой миф,
обещающий все блага мира. В то же время динамика секуляризации породила тип
человека, для которого главным мотивом деятельности, главным жизненным
кредо стало удовлетворение собственных потребностей и желаний. Это
самовлюбленный человек, который, как удачно отметил С.Даннелс, является
продуктом развития свободы, не корректируемой ответственностью. Он отрицает
все, что ограничивает утверждение личности восстает против институтов,
процессов социализации, обязательств, т.е. против всего того, что
составляет саму ткань любого общества. Он осуждает общество, считая его
ответственным за все ошибки, пороки, духовную нищету и пр. Он не признает
ни дисциплины, ни авторитета отца, семьи и традиций, ни самоограничений.
Для него идеальным является гедонистическое общество, где все поставлено на
службу удовлетворения потребностей, на службу наслаждений. По справедливому
замечанию М.Шелера, «образ жизни, ориентированный только на наслаждение,
представляет собой явно старческое явление как в индивидуальной жизни, так
и в жизни народов».
Поскольку потребности постоянно воспроизводятся, люди не могут
окончательно удовлетвориться своим положением. Поэтому не случайно, что
приверженцы постмодернизма назвали современное западное общество
«неудовлетворенным обществом» (dissatisfield society)). Как писали
представители этого течения А. Геллер и Ф.Фезер, это понятие призвано
осветить специфику современного западного общества в контексте
производства, восприятия, распространения и удовлетворения потребностей.
Современные формы производства, восприятия и распространения потребностей
усиливают неудовлетворенность, независимо от того реализуется реально или
нет та или иная конкретная потребность. Более того, всеобщая
неудовлетворенность действует в качестве сильнейшего мотивационного фактора
воспроизводства современных обществ.
Человек не имеет будущего без мифа, без мифологии. Казалось бы
современный западный мир строится на демифологиза-ции, развенчании
сакрального, секуляризации. Поэтому американский исследователь П.Бергер не
без оснований говорил ° «повсеместно распространившейся скуке мира без
бога». При такой ситуации возникает множество вопросов. Смогут ли люди,
общества, сообщества выжить и действовать в долговременной перспективе? Где
найти те идеи или идеалы, которые способны служить в качестве духовных
скрепов новых инфраструктур? Не поисками ли ответов на эти и другие вопросы
вызван всплеск новых религиозных движений, засвидетельствованный во всех
индустриально развитых странах, и не противоречит ли этот всплеск процессу
секуляризации современного общества? Не оказалась ди перспектива
окончательного преодоления религии в процессе модернизации и связанной с
ней секуляризации сознания ложной?
И действительно, на первый взгляд парадоксально выглядит сам феномен
«возвращения священного» и «нового религиозного сознания» в
секуляризованное общество. Но парадокс ли это? Не переоценили ли
исследователи степень секуляризованности общества и ее необратимости? Не
является ли «возвращение священного» оборотной стороной секуляризации?
Наше время не благоприятно для полета гуманитарной мысли. Компьютеризация
гуманитарного знания — путь, ведущий к его обеднению, упрощению, потере
трагического мирочувствования и насаждению квантитативного, сугубо
бухгалтерского отношения к мировым реальностям. Не случайно восхождение и
утверждение гегемонии компьютера совпали с прогрессирующим захирением
гуманитарного мировидения. Именно благодаря компьютеру в сознании
современного человека удивительным
образом сочетаются вместе всезнание и неосведомленность, чувство
всемогущества и вопиющей неуверенности.
Всевозрастающий эзотеризм научных знаний ведет к тому, что каждый может
ориентироваться только в собственной узкой сфере. Широкое распространение
образования парадоксальным образом сочетается с фрагментацией,
диверсификацией, расчленением знаний и потерей способности целостного,
всеохватывающего мышления. Но это не означает потерю потребности людей в
целостности, органичности восприятия мира. и Проводя четкое различие между
религией как формой веры в сверхъестественное и религиозностью как сферой
воображаемого, известный американский философ Дж.Дьюи усматривал смысл и
назначение последнего в том, чтобы задавать перспективу различным
фрагментам человеческого существования. Это в значительной мере
определяется тем, что в важнейших своих аспектах наша жизнь зависит от сил,
лежащих вне нашего контроля. В данном контексте парадокс современного
секуляризованного мира состоит в том, что, отвергая традиционные религии и
идеологии в качестве руководящих систем ценностей, норм, ориентаций,
ожиданий и т.д., он в то же время создает условия для .формирования разного
рода новых утопий, мифов, идеологий, которые функционально выполняют роль
тех же традиционных религий и идеологий. Об этом свидетельствует хотя бы
тот факт что в современных условиях возрождаются, мимикрируясь и
приспосабливаясь к новым реальностям, как идеологии национал. социализма и
большевизма, правого и левого радикализма, так и более респектабельные
конструкции консерватизма и либерализма.
При распаде мифологии прогресса и эрозии влияния традиционных религий
места коллективных идеалов и мобилизующих мифов остаются «вакантными».
Поэтому прав был папа Иоанн Павел II, который говорил: «Там, где человек не
опирается более на величие, которое связывает его с трансцедентностъю, он
рискует допустить неограниченную власть произвола и, псевдоабсолютов,
которая уничтожает его». Ослабление, расшатывание инфраструктуры
традиционной базовой культуры имеют своим следствием измельчение,
атомизацию, эфемерность ценностей, норм и принципов, определяющих моральные
устои людей. В результате понятия «родина», «вера», «семья», «нация»,
теряют свой традиционный смысл. Это приводит, с одной стороны, к усилению
терпимости и открытости в отношении чуждых культур и нравов, а с другой
стороны, к ослаблению чувства приверженности собственным традициям,
символам, мифам.
В условиях неуклонной космополитизации и универсализации все более
отчетливо прослеживается обострение чувства безродности, отсутствия корней,
своего рода вселенского сиротства. Как отмечал М.Хайдеггер, «бездомность
становится судьбой (современного) мира». При таком положении для многих
дезориентированных масс людей национализм, различные формы фундаментализма
могут оказаться подходящим, а то и последним прибежищем. В данном контексте
не случайным представляется всплеск так называемых «возрожденческих»
движений в исламском и индуистском мире, национализма и партикуляризма
почти во всех регионах земного шара.
При этом важно отметить, что фундаментализм с его ударением на идеи
возврата к «истокам», разделением мира на «наших» и «чужих» бывает не
только исламским, как нередко изображают, но также протестантским,
православным, либеральным, большевистским и т.д. Все они представляют собой
своего роде реакцию против тенденций нарастания сложности и секуляризации
социального мира.
В этом контексте следует рассматривать и традиционалистские движения. В
условиях растущей интернационализации космополитизации особое звучание
приобретает мысль американского поэта Э.Паунда о том, что «традиция — это
красота, коалирую мы оберегаем, а не оковы, которые нас удерживают». Нельзя
считать традицию, принадлежащей всецело прошлому, ограниченной во времени и
пространстве и не имеющей ничего общего с сегодняшним днем. Традиция,
воплощая сам дух народа, призвана внести универсальный смысл в историческое
бытие данного народа, в его место и роль в сообществе всех остальных
народов. В то же время необходимо учитывать, что такие явления, как
религиозный фундаментализм, национализм, расизм, нетерпимость во всех ее
проявлениях некорректно объяснять с помощью таких понятий, как
«возрождение», «пережитки» и т.д. Это, по сути дела, новые явления,
порождения нашей же эпохи с той лишь разницей, что используют терминологию,
заимствованную из лексикона прошлого. И этот факт не должен вводить нас в
заблуждение.
Все сказанное создает благоприятную почву для формирования и
распространения, с одной стороны, всякого органицистских,
традиционалистских, фундаменталистских, неототалитарных, неоавторитарных
идей,, идеалов, устоев, ориентации, а с другой стороны, универсалистских,
космополитических, анархистских, либертаистских, антиорганицистских и т.д.
идей, установок, не признающих целостности, дисциплины, ответственности.
Это со всей очевидностью говорит о том, что в формирующемся новом
миропорядке идеологии отнюдь не станут достоянием истории, они сохранят
функции и роль фактора, существенно влияющего на характер и направления
развития мирового сообщества.

Национализм как идеология

Идейно-политическому обоснованию национального государства в течение
последних двухсот лет служил и продолжает служить национализм. Национализм
и идеология теснейшим образом связаны друг с другом, дополняют и
стимулируют друг друга. Не случайно они возникли почти одновременно и
выражали прессы поднимающегося третьего сословия пли буржуазии, что, в
сущности, на начальном этапе представляло собой одно и тоже. В XX столетии
оба феномена приобрели универсальный характер и стали использоваться для
обозначения широкого спектра явлений. Появившиеся понятия «буржуазный
национализм», либеральный национализм», «мелкобуржуазный национализм», е.
«национал-шовинизм», «нацизм» и т.д., по сути дела, использовались в
качестве идеологических конструкций для оправдания и обоснования политико-
партийных и идеологических программ соответствующих социально-политических
сил. В Советском Союзе идеология интернационализма была поставлена на
службу защиты государственных интересов и, став фактически государственной
идеологией, выполняла, как это не парадоксально, роль и функции национал-
социализма в гитлеровской Германии.
Большинство авторов признают, что XIX в. является периодом «сотворения
национализма». Однако нет единого мнения что понимать под национализмом.
Еще английский исследователь прошлого века У.Бейджгот отмечал: «Мы знаем,
что это (национализм) такое, когда нас об этом не спрашивают, но мы не
можем без запинки объяснить или определить его». Существует также мнение,
которое вообще ставит под сомнение сам факт существования национализма как
реального феномена. Например, известный современный английский
исследователь Э.Хобсбаум утверждал, что «национализм требует слишком
большой веры в то, что не существует».
Вместе с тем были и такие авторы, которые, будучи убежденными в
реальности и силе национализма, выступали с радикальными лозунгами
предоставления всем нациям возможности создать собственное государство.
Так, в определенной степени выражая популярные в тот период умонастроения,
швейцарский исследователь международного права И.К.Блюнчли писал в 1870 г.:
«Б мире должно быть столько же государств, сколько в нем различных наций.
Каждая нация должна иметь свою государственность, а каждое государство
должно строиться на национальной основе».
Поэтому понятно, почему споры и дискуссии по данному вопросу в наши дни
не только не прекратились, но и приобрели новый импульс. Они
концентрируются вокруг вопросов о том, что такое национализм и национальная
идея, когда они возникли, какую роль (положительную или отрицательную)
сыграли в общественно-историческом процессе, какова их роль в современном и
грядущем мире, что первично — нация или государство, как они соотносятся
друг к другу и т.д.
Не совсем верно рассматривать религиозный фундаментализм, национализм,
расизм, нетерпимость во всех ее проявлениях только через призму истории,
как некие реликты прошлого, несовместимые с настоящим и тем более с
будущим. Причем зачастую, не имея четкого представления о природе появления
этих феноменов в современных реальностях, их изображают в качестве неких
возрождений или пробуждений, давно преодоленных тем или иным сообществом
феноменов. Говорят, например, о возрождении религиозного фундаментализма,
национализма, традиционализма и т.д. В результате они предстают в качестве
неких фантомов, не имеющих почвы в современном мире. При этом часто
предается забвению то, что каждая эпоха вырабатывает и исповедует
собственные «измы», например собственные либерализм, консерватизм,
радикализм и т.д., нередко присовокупляя к ним префикс «нео». В
действительности же в большинстве случаев мы имеем дело с совершенно новыми
явлениями, порожденными именно современными реальностями, хотя к ним и
применяются названия, ярлыки и стереотипы, заимствованные из прошлого.
Чтобы убедиться в этом достаточно сравнить между собой, консерватизм конца
XX века с его прототипом прошлого века или классический либерализм XIX в. с
современным социальным либерализмом.
На первый взгляд парадоксально может звучать утверждение, что национализм
при всей своей внешней обращенности в прошлое, традициям, мифам и т.д.
является ровесником и близнецом модернизации и теснейшим образом связан с
промышленной революцией, урбанизацией, становлением гражданского общества и
современного государства. То, что национализм и промышленная революция
порой как бы противопоставляли себя друг Другу, никоим образом не должно
вводить в заблуждение. Хотя некоторые авторы и говорят, что нация
представляет собой феномен, старый как сам мир, национально-государственное
строительство началось с Ренессанса и Реформации. Оно было стимулировано
кризисом Священной Римской империи и противоборством между возникавшими
одной за другой монархиями. Но все же в современном понимании сами понятия
«нация», «национализм», «национальное государство», «национальная идея»
сложились только в ХУШ-Х1Х вв.
И действительно, национальное государство в строгом смысле слова лишь в
течение последних примерно 200 лет выполняет роль главного субъекта власти
и регулятора общественных и политических отношений, в том числе и
международных. Как выше отмечалось, Германия и Италия вышли на общественно-
политическую авансцену лишь во второй половине XIX в. Целый ряд
национальных государств — Югославия, Чехословакия, Финляндия, Польша,
прибалтийские страны и др. — появились на политической карте современного
мира лишь после первой мировой войны в результате распада Австро-
Венгерской, Оттоманской и отчасти Российской империй.
Сама проблема нации и национализма стоит в точке пересечения социально-
экономических, технологических и политических изменений. Очевидно, что
формирование национального языка невозможно рассматривать вне контекста
этих изменений, поскольку его стандарты могли формироваться только после
появления книгопечатания, развития средств массовой информации и массового
образования.
Не случайно национализм первоначально отождествлялся с восхождением
буржуазии и капитализма. Поэтому прав Э.Геллнер, который утверждал, что
национализм — это «не пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы, хотя он
представляет себя именно таковым. В действительности он является следствием
новой формы, социальной организации, опирающейся на полностью
обобществленные, централизованно воспроизводящиеся высокие культуры, каждая
из которых защищена своим государством».
Но опять же парадокс состоит в том, что ряд важнейших установок
национализма, особенно те, которые призваны обосновать притязания или
требования национального самоопределения всех без исключения народов на
началах создания самостоятельных национальных государств, на первый взгляд,
противоречат тенденциям современного мирового развития. Тем не менее в
глазах миллионов и миллионов людей он сохраняет притягательность и в этом
качестве служит мощным мобилизирующим фактором. Но такова участь всех
великих мифов, верований и идеологий. Ведь до сих пор среди исследователей,
занимающихся данной проблематикой, нет единого мнения относительно того,
что было раньше — национализм, нация или национальное государство. В этой
связи ряд авторов совершенно справедливо указывают на то, что лишь в
нескольких странах образование нации послужило основой государственного
строительства. Речь идет прежде всего об Италии, Германии и Греции. Как
отмечал Г.Ульрих, специалисты до сих пор не могут придти к согласию
относительно того, что именно преобладало в процессе объединения Италии:
государственное строительство под руководством Кавура или же становление
новой нации — процесс, который возглавили Мадзинй Гарибальди. Что касается
Германии, то здесь задолго до объединения существовало сильное национальное
движение. Нельзя» признать, что во многом объединенная Германия явилась
детищем железного канцлера О.Бисмарка.
Многие исследователи не без основания отмечают, что не нации создают
государства и национализм, а наоборот, они создается государством. По-
видимому, есть резон в позиции Э.Геллвера, который считает, что «именно
национализм порождает нации, а не наоборот». И действительно, во многом
прав известный 'английский экономист и историк Э.Хобсбаум, который
подчеркивал, что нации представляют собой «дуалистический феномен.
создаваемый преимущественно сверху, но который невозможно понять без
изучения процессов, шедших снизу, т.е. без чаяний, надежд, потребностей,
желаний и интересов простонародья, которые не всегда были национальными, но
от этого не становились менее националистическими».
В данной связи показательно, что распространение рыночных отношений,
расширение зон свободной торговли, с одной стороны, ведут к сближению и
усилению интеграции стран, а с другой стороны, поощряют изоляционистские
силы, способствующие воскрешению национализма и этнических конфликтов.
Как показывает исторический опыт, национализм может выступать в качестве
фактора мобилизации народов на борьбу за свое освобождение, источника
творческого порыва. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что
националистическая идея миропорядка оказалась довольно устойчивой в
течение последних полтора—двух столетий. В то же время он может служить в
качестве катализатора разного рода конфликтов, холодных и горячих войн.
Для правильного понимания данной проблемы необходимо учесть, что
национализм прежде всего социокультурный феномен, имеющий много общего с
религией и идеологией и в некоторой степени определяющий контуры видения
мира. Во многих случаях он выступает лишь в качестве своеобразной оболочки
для реализации иных интересов и мотивов, например стремления участвовать в
дележе материальных ресурсов, завоевании власти и авторитета, преодолении
психологических и идеологических комплексов и т.д. И соответственно он
интегрировал в себя традиционные мифы и символы, но использовал их для
защиты и обоснования новых феноменов в лице национального государства.
Привлекательность национализма состоит в его способности превращать
совершенно банальные, повседневные, с точки зрения постороннего человека,
действия в источник национальной гордости, усматривать в них элементы
проявления свободы и самовыражения. Чувство принадлежности к собственному
сообществу придает смысл и значимость самой жизни, укрепляет взаимную
ответственность и сопричастность, уменьшая тем самым чувства одиночества и
отчуждения.
Особую значимость национализму придает то, что он способен абсорбировать
личное недовольство, личную неудовлетворенность отдельного индивида. По-
видимому, не лишены оснований доводы тех исследователей, которые считают,
что индивид может «чувствовать себя защищенным в мире исторических
традиций, создававших ощущение ускорененности и почти племенной
принадлежности». Люди обращаются к национализму когда они озабочены
проблемой придания смысла собственной жизни. С усложнением, модернизацией,
космополитизацией, обезличением общества и соответственно потерей корней
эта потребность не только не уменьшается, а при определенных условиях может
многократно усиливаться. Показательно, что порождаемые этими процессами и
феноменами условия размывания естественных общностей в лице семьи, общины,
этноса, нации способствуют выдвижению на первый план потребности,
стремления присоединиться к разного рода искусственным, фиктивным, ложным
общностям, таким как партии, религиозные секты и т.д.
Новейшие тенденции общественно-исторического развития чреваты стиранием
традиционных различий между дозволенным и недозволенным, допустимым и
неприемлемым, нормальным и ненормальным, сакральным и мирским. Национализм
же несет в себе обещание восстановить нормальный порядок, все снова
поставить на свои места и освободить людей от страха перед современностью,
а также трудной и мучительной необходимостью самим принимать решения.
Данный момент приобретает особую значимость, если учесть, что каждой стране
и каждому народу предстоит состязаться с другими странами и народами, чтобы
занять лучшие позиции в формирующемся новом мировом порядке. Поэтому
неудивительно, что одним из факторов, диктующих положение в новых
геополитических реальностях, стал пребывавший до недавнего времени в
латентном состоянии, но агрессивно заявивший о себе национализм. Ныне, как
образно выразился английский исследователь Э.Хобсбаум, «сова, Минервы парит
над нациями вместе с национализмом».
В нашем веке имели место три периода всплеска национализма, совпавшие с
образованием новых государств и получением независимости многими ранее
зависимыми странами: первый -сразу по окончании первой мировой войны;
второй — после второй мировой войны, за которой последовали распад
колониальных империй и образование множества независимых стран Азии и
Африки; третий — период антикоммунистических революций в Центральной и
Восточной Европе, а также распад советского блока и самого СССР.
Несомненно, что мирные договоры, в совокупности составившие Версальско-
Вашингтонскую систему после первой мировой войны, внесли существенный вклад
в национально-государственное строительство. Одним из общепризнанных
принципов, как было объявлено на Версальской мирной конференции в 1919 г.,
является признание права наций на самоопределение. Согласно этому принципу,
на месте распавшихся многонациональных империй предусматривалось создать
множество самостоятельных национальных государств. Следует отметить, что
уже в тот период обнаружились почти непреодолимые трудности на пути
реализации этого принципа.
Во-первых, на практике он был выполнен лишь в отношении некоторых народов
Оттоманской и Австро-Венгерской империй, потерпевших поражение в войне, а
также в силу ряда обстоятельств '(большевистская революция и гражданская
война) в России. Но и здесь необходимо внести целый ряд коррективов. Так, в
Севрском договоре были учтены и признаны права и притязания курдского
народа, в частности предусматривалось перераспределение территорий в их
пользу. Однако договор не был ратифицирован, а в договоре, заключенном в
Лозанне в 1923 г., в сущности игнорировались положения Севрского договора,
касающиеся курдов. В результате последние не получили своей
государственности. Что касается новых государств, образовавшихся в Европе,
или государств, увеличивших свои территории, то лишь не- сколько из них
можно было назвать национальными в собственном смысле слова. Это — Польша,
Финляндия, прибалтийские страны. Чехословакия стала государственным
образованием, сформировавшимся в результате соединения двух народов — чехов
и словаков, а Югославия — нескольких народов: сербов, хорватов, словенцев,
македонцев, боснийцев- мусульман.
Во-вторых, в восточно-европейских странах сохранились значительные
национальные меньшинства, не сумевшие получить свою государственность. В
данной связи обращает на себя внимание тот факт, что зачастую границы
новообразованных национальных государств проводились исходя из стремления
ослабить побежденные государства — Германию, Венгрию, Австрию, а не желания
полностью удовлетворить этнонациональные критерии. По мнению некоторых
наблюдателей, само образование маленькой Австрии являлось нарушением
принципа национального самоопределения, поскольку большинство жителей этой
страны предпочитало аншлюс, т.е. слияние с Германией. Население созданной
Чехословацкой республики состояло из 64,8 % чехов и словаков и 23 % немцев.
В Польше проживало 69,2 % поляков, 14,8 % украинцев, 7,8 % евреев, 3,9 %
немцев и 3,9 % русских. В Латвии доля титульной нации составляла 73,4 %, в
Литве — 80,1 % и Эстонии — 87,6 %. Лишь в Финляндии шведы составляли
незначительное меньшинство. Другими словами, принцип национального
самоопределения был реализован в отношении титульных народов этих стран,
что отнюдь не скажешь об их национальных меньшинствах.
В-третьих, в многонациональной Российской империи, несмотря на выход из
нее Финляндии, Польши и прибалтийских стран, процесс самоопределения
народов был прерван в самом начале и оказался отложенным более чем на семь
десятилетий.
В-четвертых, заправилы Версальской конференции даже не ставили на
обсуждение вопрос о предоставлении независимости народам, победившим в
войне с колониальными империями Великобритании и Франции.
Мощный импульс национализм получил в ходе второй мировой войны и после ее
окончания. Началось широкое национально-освободительное движение
колониальных и зависимых народов, в результате которого произошел распад
колониальных империй и образование большого числа новых независимых
государств.
В наши дни мир стал еще теснее, но разнородные национальные, культурные,
религиозные или иные группы в рамках или вне рамок существующих сообществ
требуют для себя автономии. Так, мы являемся свидетелями мирного распада
Чехословакии на два самостоятельных государства и братоубийственной
кровавой трагедии, сопутствовавшей распаду Югославии.
Событиями всемирно-исторического масштаба, приведшими к переустройству
самого мирового порядка, стали распад Советского Союза и образование на его
обломках полтора десятка новых государств. Сочетание этих противоречивых
тенденций сопряжено со сложностями их совмещения в рамках существующих
политических систем, привязанных к модели национального государства. Это
создает благоприятную почву для появления новых и обострения старых
конфликтов.
Следует иметь в виду, что во многом цивилизации, мировое сообщество,
всепланетарная цивилизация представляют собой абстрактные категории, а не
конкретные политические образования. Они не имеют собственных границ,
пределов юрисдикции, официальных институтов и руководителей, полномочных
принимать решения и реализовывать их, не обладают контролем над ресурсами и
-т.д. Всеми этими атрибутами обладает национальное государство. Государства
могут мобилизовывать своих граждан, собирать с них налоги, наказывать
врагов и награждать друзей, объявлять и вести войны и многое другое, что не
под силу, во всяком случае в обозримой перспективе, цивилизации или какому-
либо иному культурному кругу.
Сила национализма как раз состоит в том, что он органически соединяет
индивидуальные социокультурные приверженности людей с государством, которое
способно действовать, в том числе в плане защиты и гарантии сохранения
национально- культурной идентичности народа. По-видимому, и в будущем
конфликты будут возникать между государствами по поводу государственного
суверенитета, расчленения, консолидации государств, а также между
различными группировками, выступающими за создание собственного
самостоятельного государства. Разумеется, не исключаются и конфликты на
разломах цивилизаций и между цивилизациями.
Парадокс современного мира состоит в том, что всплеск национализма
происходит на фоне почти полного отсутствия национально однородных
государств. Последние составляют скорее исключение, чем правило. Особо
важное значение имеет то, что не все существующие в настоящее время народы
и этносы способны создавать и поддерживать самодостаточные и сколько-нибудь
жизнеспособные государственные образования. К тому же в современном мире по
большому счету нет и не может быть полностью независимых от внешнего мира в
смысле полной самодостаточности стран. Поэтому неудивительно, что
большинство Иран являются, по сути дела, многонациональными. Во многих Из
них роль доминирующей нации в той или иной форме и степени оспаривается
другими национальными группами. Более того существует множество народов без
собственной государственности. Как показывает исторический опыт,
территориальный подход редко приводит к сколько-нибудь удовлетворительному
разрешению национального вопроса. Албанцы в Сербии, венгры в сопредельных
государствах, курды в Ираке, Турции, Иране и Сирии— ни что иное как
следствие Версальско-Вашингтонской системы. Эти проблемы настолько сложны,
что никакая перекройка не поможет, лишь еще более усугубит ситуацию. В наши
дни национальные и этнические конфликты не всегда поддаются
удовлетворительному урегулированию путем изменения национальных границ. Как
показал опыт распада Югославии и СССР, решение одних проблем зачастую
чревато появлением новых, еще более сложных и трудноразрешимых проблем.
Если бы все существующие в современном мире нации, народы этносы
претендовали на создание собственных независимых государств и попытались бы
реализовать эти претензии, неустойчивость миропорядка многократно усилилась
бы и само существование многих государств было бы поставлено под вопрос.
На земле существует огромное число потенциальных наций, несомненно во
много раз превосходящее возможное число потенциальных государств. По
некоторым данным, в настоящее время в мире насчитывается 8000 языков, не
считая диалектов. Потенциальное число новых национальных государств
исчисляется десятками, но никак не сотнями. Нельзя не согласиться с теми
авторами, которые убедительно обосновывают мысль о невозможности
удовлетворения интересов всех без исключения этносов, во всяком случае в
полном объеме и одновременно.
Реализация интересов одного этноса слишком часто задевает интересы
другого этноса ( нередко и не одного). К тому же многие этносы во всех
регионах земного шара либо малочисленны, либо уже живут не компактными
группами, а перемешаны друг с другом и поэтому не вправе реально
претендовать на создание собственных суверенных национальных государств.
Рост числа государств может стать фактором, способствующим увеличению
неопределенности и международной нестабильности. Как показал опыт 90-х
годов, распад сколько-нибудь многонационального государства может привести
к распаду устоявшихся властных структур и нарушению баланса власти и
интересов, а это, в свою очередь, к росту неопределенности и
неустойчивости. События на постсоветском и постъюгославском пространствах
показывают, что такой распад чреват непредсказуемыми кровавыми
последствиями, в которых даже в долгосрочной перспективе проигрыш для
большинства вовлеченных сторон явно перекрывает все возможные приобретения.

Этот факт приобретает особую значимость, если учитывать. что на смену
характерной для биполярного периода определённости приходит
неопределенность, способная питать недоверие стран и народов друг к другу.
Следует отметить и то, что нередко национальные движения, в идеологии
которых преобладает этническое начало, довольно быстро исчерпывают своим
мобилизационный потенциал. Более того, они создают благоприятную почву для
утверждения авторитарных и тоталитарных режимов.