Доклад студента группы СП-1-99 Каледина Олега на тему:
«ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ А.ШЮЦА»

Большое воздействие на развитие ряда разделов современной социологии
Запада оказала так называемая феноменологическая социология, оригинальная
версия которой была разработана австрийским (до 1938 г.) философом и
социологом, профессором социологии нью-йоркской школы социальных
исследований Альфредом Шюцем (1899-1959).
Опираясь как на учение Э. Гуссерля, так и на идеи М. Вебера, Дж. Г. Мида,
А. Бергсона, У. Джеймса, Шюц в своем основном труде «Феноменология
социального мира» (1932) выдвинул собственную концепцию понимающей
социологии, пытаясь решить применительно к сфере социального знания
поставленную Гуссерлем задачу — восстановить связь абстрактных научных
понятий с жизненным миром, миром повседневного знания и деятельности.
Эта новая социология оказалась, по сути дела, систематическим
описанием, с точки зрения действующего индивида, структур социального мира,
каким он является в ходе и посредством самой этой деятельности, или,
другими словами, она оказалась систематическим описанием познания
социального мира в процессе деятельности. Подходя с этой последней точки
зрения, социологию Шюца по сраведливости можно назвать социологией
познания. Шюц проводил свою позицию весьма последовательно, прослеживая
процесс социального познания от субъективно подразумеваемого смысла
изолированного действия до претендующих на объективность понятий социальных
наук. Тем самым он пытался связать науку со здравым смыслом, с миром
повседневного знания и опыта (некоторые из вариантов феноменологической
социологии, основывающиеся на идеях Шюца, не случайно носят имя «социологии
повседневности»). Выявление такой связи крайне важно, но в то же время и
опасно, ибо оно лишает науку свойственной ей ауры объективности и
исключительности и показывает, что обыденное и научное познание социального
мира в принципе неразделимы. Научное познание тем самым релятивизируется. В
обнаружении, систематическом анализе и изложении этого достаточно
двусмысленного факта состоит главная заслуга Шюца в области теоретической
социологии.
Из многочисленных философских и социологических концепций Шюца
остановимся на трех, оказавших наибольшее влияние на позднейшее развитие.
Первая — это концепция природы объективности социального мира, вторая —
концепция рациональности социального взаимодействия, третья — концепция
повседневной реальности как реальности высшего порядка.
Размышления о природе объективности социального мира Шюц начинает с
констатации кардинального факта несовместимости позиций, точек зрения Я и
другого. Каждая индивидуальная позиция определяется тем, что Шюц именует
биографической ситуацией индивида. Биографическая ситуация определяется
обстоятельствами рождения, взросления, воспитания, разнообразными
религиозными и идеологическими воздействиями и т.д. Для каждого индивида
она уникальна, и именно она превращает «мир вообще», как общую для всех
живущих реальность, в «мой собственный мир» каждого конкретного человека.
Кроме того, биографическая ситуация создает для каждого особенную
перспективу видения, где индивид оказывается как бы центром мира,
«отсчитывающим» и организующим каждую интерпретацию, каждый акт понимания,
исходя из и относительно этого центра.
Вместе с тем все биографические ситуации имеют между собой нечто
общее: ведь они представляют собой продукт истории не только
индивидуального ознакомления с миром, но и усвоенной в ходе образования и
воспитания «всеобщей истории» предметно-смыслового освоения мира. Поэтому,
как говорит Шюц, каждый из моментов моего опыта, «осажденного» в
биографической ситуации, с самого начала типичен, т.е. заключается в
горизонте возможных подобных этому моментов опыта. А уже разделение
индивидуального и общего, отбор типизирующих признаков, вообще видение чего-
то в качестве общего, а чего-то в качестве особенного — это задача моей
собственной активности. Источником этой активности, согласно Шугну,
является мой практический интерес и «релевантность» явления, с точки зрения
моих практических целей, которые, в свою очередь, определяются перспективой
моих отношений с миром, моей уникальной биографической ситуацией.
Таким образом, индивид видит мир частью обобщенно (по терминологии
Шюца, в типических его характеристиках), частью — в его индивидуальных
свойствах. Но в каждом случае видение в целом уникально и неповторимо и
(это главное) не гарантирует надежное взаимосогласованное протекание
сложных человеческих взаимодействий.
Тем не менее, сложнейшие взаимодействия имеют место и протекают
успешно. Повседневное мышление, пишет Шюц, преодолевает различия
индивидуальных перспектив с помощью двух главных идеализации.
1. Идеализация взаимозаменяемости точек зрения: «Я считаю само собой
разумеющимся и предполагаю, что другой считает также, что, если я поменяюсь
с ним местами и его «здесь» станет моим, я буду находиться на том же самом
расстоянии от объектов и видеть их в той же самой типичности, что и он в
настоящий момент, более того, в пределах моей досягаемости будут находиться
те же самые вещи, что у него сейчас»
2. Идеализация совпадения систем релевантности: «До тех пор, пока не
доказано обратно, я считаю само собой разумеющимся — и полагаю, что другой
считает также, — что различие перспектив, порождаемые нашими уникальными
биографическими ситуациями, несущественны с точки зрения наличных целей
любого из нас, и что он и я (т е «мы») полагаем, что отбираем и
интерпретируем потенциально и актуально общие объекты и их характеристики
тем же самым или, по крайней мере, «эмпирически тем же самым», т.е. тем же
самым с точки зрения наших практических целей способом».
Согласно Шюцу, эти две идеализации являются орудием типизации объектов
с целью преодоления и «снятия» черт своеобразия личного опыта. Ее
постоянное применение порождает такое представление об объектах, которое
лишено «перспективной» природы, свойственно каждому, т.е. никому в
частности. Это анонимное, ничье знание. Оно же воспринимается участниками
взаимодействия как объективное, т.е независимое от меня и моего партнера,
от того, как мы по-особенному видим мир, от нашей биографической ситуации и
наших практических целей.
Другими словами, в результате применения этих идеализации возникает
ощущение объективности воспринимаемого и концептируемого, общего мне и моим
партнерам мира. Это и есть мир повседневной жизни в его самых общих
характеристиках, как он воспринимается в согласии подавляющим большинством
социальных индивидов. Это наш привычный «социокультурный мир». По своему
генезису наши представления о нем имеют социально (т.е. посредством
межчеловеческих взаимодействий) детерминированный характер. Но в сознании
самих индивидов он выступает как объективный, независимо от них самих
существующий мир. Поэтому можно сказать, что объективность социального мира
есть рефлексивный, социально организованный феномен.
Социальным взаимодействием, следовательно, будет являться то
взаимодействие, которое основывается на представлениях, имеющих
определенный уровень типичности. Типизируются мотивы участников,
типизируются, согласно мотивам, личности участников, само взаимодействие
воспринимается его участниками как типическое. В повседневной жизни в
большинстве случаев мы имеем дело не с людьми, а с типами.
«Я предполагаю, — пишет Шюц, — что мое действие (скажем, я опускаю в
почтовый ящик правильно адресованное и снабженное маркой письмо) побудит
некоего анонимного партнера (почтового служащего) совершить типичное
действие (выемку почты) на основе типического мотива (выполнение
должностных обязанностей). Я также предполагаю, что мое представление о
типе деятельности другого в основе своей совпадает с его типологическим
представлением о самом себе, причем в последнее включено и типическое
представление о моем (его анонимного партнера) типичном поведении,
основанном на типичных мотивах … В моем собственном типическом
представлении обо мне самом, как о клиенте почтового ведомства, я строю
свои действия так, как этого ожидает типичный почтовый служащий от
типичного клиента».
Чем выше степень анонимности и типичности взаимодействий, чем более
они стандартизованы, тем более согласованно, успешно, «гладко» протекает
повседневная жизнь в целом.
Такой образ социального взаимодействия и социальной жизни в целом
может казаться чересчур рациональным. Но, как показывает Шюц, нормальность,
правильность, разумность, предсказуемость поведения в повседневной жизни
имеет мало общего с рациональностью. Классическая характеристика
рационального поведения дана Максом Вебером, на нее и ссылается Шюц:
«Рациональное действие предполагает, что деятель ясно представляет цели,
средства и вторичные последствия его, включая сюда рациональные
представления о средствах для достижения цели, о соотношении избранной цели
с другими возможными результатами применения этих средств, наконец, об
относительной важности различных возможных целей».
Для того, чтобы действие отвечало критериям рациональности,
Действующий должен проанализировать (а) ситуацию начала деятельности, в том
числе в ее специфическом биографическом преломлении, (б) состояние дел,
которое предполагается в качестве цели, в том числе место предполагаемой
цели в иерархии своих планов, совместимость ее с другими целями, их
возможное воздействие друг на друга (в) средства, возможности их
использования, их совместимость с целями, их совместимость со средствами,
привлекаемыми для реализации других планов и т.д. Ясно, что действие
вызовет реакцию других людей. Тогда не только эти другие должны выполнить
все предписания рациональности (а, б, в), но и сам действующий должен
учесть в своих расчетах все их расчеты, чтобы суметь реализовать свои цели.
Таковы явно невыполнимые — и явно невыполняемые в каждом конкретном
случае — условия рационального поведения. Тем не менее повседневная жизнь
почти полностью состоит из дийствий, которые понятны, разумны, предсказуемы
и в этом смысле рациональны. А это значит, что повседневная рациональность
отличается от идеальной, логической рациональности, как она описывалась М.
Вебером и многими другими. Она основывается не на «исчислении» средств-
целей, а на априорно данных типических структурах, которые не анализируются
и не рассчитываются, а приняты на веру. Они представляют собой нормальную
объективную среду повседневной деятельности. Эта нормальность есть
повседневный эрзац научной рациональности, хотя и слывет последней.
Повседневная реальность вообще, согласно Шюцу, является реальностью
особого рода. Как это понимать? Выдвигая концепцию множественности
реальностей, Шюц опирается на идею американского философа и психолога У.
Джемса о существовании многообразных миров опыта, единственным критерием
реальности которых служит психологическая убежденность, вера в их реальное
существование. Джеме говорит о мире физических объектов, мире научной
теории, мире религиозной веры и т.д.
Шюц говорит об этих же явлениях, называя джемсовские «миры опыта»
«конечными областями значений», которым люди могут приписывать свойство
реальности. «Мы называем конечной областью значений, — пишет Шюц, —
некоторую совокупность данных нашего опыта, если все они демонстрируют
определенный когнитивный стиль и являются — по отношению к этому стилю — в
себе непротиворечивыми и совместимыми друг с другом». Эти конечные области
значений: мир научного теоретизирования и т.д.
К понятию когнитивного стиля, конституирующего тот или иной «мир»,
относятся следующие характеристики:
(а) особая форма активности сознания (напряженное бодрствование,
спокойствие созерцания, пассивность во сне и т.д.);
(б) преобладающая форма деятельности (физическая работа, деятельность
мышления, эмоциональная активность, работа воображения);
(в) специфическая форма личностной вовлеченности (участвует в данной
сфере человек как целостная личность или фрагментарно);
(г) особенная форма социальности (специфика переживания другого или
других, специфика протекания взаимодействий);
(д) своеобразие переживания времени.
Следуя этим пунктам, Шюц выделяет специфику каждой из сфер реальности,
т.е. конечных областей значений. Конечны эти области в том смысле, что
между ними нет прямого перехода, прямой коммуникации, переход из одной в
другую предполагает скачок, перерыв постепенности и своеобразное шоковое
переживание.

Возьмем повседневность как особую сферу реальности. Для нее
характерно:
(а) бодрствующее напряженное внимание к жизни как форма активности
сознания;
(б) в качестве преобладающей формы деятельности — выдвижение проектов
и их реализация, вносящая изменения в окружающий мир, Шюц квалифицирует ее
как трудовую деятельность и говорит, что она играет важнейшую роль в
конституировании повседневности;
(в) трудящееся Я выступает как целостная, нефрагментированная личность
в единстве всех ее способностей;
(г) как особенная форма социальности выступает типизированный мир
социального действия и взаимодействия;
(д) как своеобразная временная перспектива — социального
организованное и объективированное стандартное время, или трудовое время,
или время трудовых ритмов. -— Можно подвести итог, дав общее определение
повседневности, как она понимается Шюцем. Повседневность — это сфера
человеческого опыта, характеризующаяся особой формой восприятия и
переживания мира, возникающей на основе трудовой деятельности. Для нее
характерно напряженно-бодрствующее состояние сознания, целостность
личностного участия в мире, представляющим собой совокупность не вызывающих
сомнения в объективности своего существования форм объектов, явлений,
личностей и социальных взаимодействий.
Для того, чтобы лучше понять специфику повседневности, взглянем через
эти же «очки» на любую другую из конечных областей значений, например на
мир фантазии. Сюда может быть отнесено многое: и простое «фантазирование»,
и измышленная реальность литературного произведения, и мир волшебной
сказки, мифа и т.д.
Все они по всем параметрам отличаются от мира повседневности. В них
превалирует совсем иная форма деятельности — не труд, мотивируемый
окружающим миром и воздействующий на его объекты. Напряженно-бодрствующая
установка сознания заменена созерцательной, воображающей. Человеческое Я не
реализуется в этом мире полностью, практически-деятельная его сторона
остается не участвующей. Качество социальности этого мира снижается: в
предельном случае коммуникация и понимание продуктов фантазии вообще
невозможно. Наконец, здесь совсем иная временная перспектива: фантастика не
живет в трудовом времени, хотя и может быть локализована в личностном и
социо-историческом времени.
Мы не будем вдаваться в детали; важно, что буквально все
характеристики мира фантазии обнаруживают дефицит каких-то качеств,
свойственных миру повседневности: внимания к жизни, деятельности,
личностности, социальности. Отсюда можно сделать вывод, что мир фантазии
представляет собой какую-то трансформацию мира повседневности, а не
независимую по отношению к ней и равноправную с ней реальность. То же самое
можно сказать и в отношении других «конечных сфер»: мира душевной болезни,
мира игры, мира научной теории. Анализ показывает, что, являясь одной из
сфер реальности, одной из конечных областей, повседневность первична по
отношению к другим сферам. Шюц говорит поэтому о реальности повседневной
жизни как верховной реальности, по отношению к которой прочие являются
квазиреальностями.
В заключение рассмотрим, как понимает Шюц такую важную для нас сферу,
как научное теоретизирование в его взаимоотношениях с повседневной жизнью.
Здесь исследователь также сталкивается с рядом «дефицитов». Прежде
всего, конечно, дефицит деятельности. Теоретик именно в своей роли
теоретика не испытывает воздействий внешнего мира и сам на него не
воздействует. Его установка чисто созерцательная. Конечно, правильно
говорят, что нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Но вопрос
применения теории — это вопрос, относящийся к компетенции либо самого
теоретика, либо других людей уже в другой сфере — в сфере повседневных
целей, задач, проектов.
Кроме того, дефицит личности. Физическая и социальная личность
теоретика практически выключены, когда он занимается теоретизированием. Он
в это время и везде, и нигде, его личная перспектива отсутствует. Его
конкретное физическое местоположение, физическая конституция, пол, возраст,
социальное положение, воспитание, характер, религия, идеология,
национальность — все это не имеет отношения к решаемой научной проблеме.
При этом складывается своеобразная временная форма. Как для теоретика
не существует «здесь», так не существует и «сейчас». Если проблема должна
быть решена «сейчас» (ибо за это, скажем, будет присуждено профессорское
звание), то тем самым она изымается из контекста теоретизирования и
помещается в контекст повседневности, а ученый оказывается выступающим в
роли повседневного деятеля. В теоретическом же контексте проблема стоит вне
времени (и пространства) — сама она и ее решение действительны для любого
времени (и места). Именно эта его вневременность придает научному
теоретизированию свойство обратимости, в отличие от необратимости продуктов
деятельности в повседневной жизни.
Однако в отличие, например, от области фантазии сфера научного
теоретизирования определенным образом социально структурирована. Проблема,
над которой работает теоретик, определяет систему его релевантности,
диктует, какие разделы знания являются более, какие менее важными. Здесь
существуют типические проблемы и типические решения. Существует социальное
распределение знания — имеются эксперты в определенных областях. Научная
терминология (понятия-типы) выполняет функции коммуникативного посредника в
мире научного теоретизирования.
Имеется, следовательно, определенное сходство в структурной
организации мира повседневности и мира научного теоретизирования. Но за
этим сходством — фундаментальное различие, состоящее в том, что, говоря
словами Шюца, «теоретизирующее Я одиноко, у него нет социального окружения,
оно стоит вне социальных связей». Отсюда следует важнейшая проблема: «Как
одинокое теоретизирующее Я находит доступ к миру трудовой деятельности
(т.е. к миру повседневности — Л.И.) и делает его объектом теоретического
созерцания?» .
Нужно сказать, что сам Шюц удовлетворительного ответа на этот вопрос
не дал, он сам не нашел решения сформулированного им парадокса. Его
предложения в области теории социальных наук не выходят далеко за рамки
традиционного натуралистического подхода. Исключение представляют два
соображения. Первое: предложение рассматривать научные понятия как «типы
второго порядка», т.е. как типы повседневных типов. Второе: включение в
число требований к научной теории так называемого постулата субъективной
интерпретации, состоящего в том, что «все научные объяснения социального
мира … должны соотноситься с субъективными значениями действий
человеческих индивидов, из которых и складывается социальная реальность».
Это требование напоминает идею субъективной адекватности, характерную для
методологии У. Томаса. Важное само по себе, оно, тем не менее, не стало
методологическим нововведением.
Формулируя же различия между собственно феноменологией и социологией,
Шюц акцентировал внимание на том, что «феноменологу… нет дела до самих
объектов. Его интересуют их значения, конституированные деятельностью
нашего разума».
В итоге для феноменолога, в отличие от социолога, данные опыта
представляет собой самоданность объекта в опыте феноменолога. Социолог же
черпает данные из иных источников, нежели его собственный интуитивный опыт.
Анализ свойств обыденного мышления и деятельности явился, пожалуй, самым
значительным достижением феноменологически ориентированной социологии Шюца.
Он показал и доказал, что наиболее полно и последовательно человеческая
субъективность реализуется в мире повседневности. Повседневность — одна из
сфер человеческого опыта, характеризующаяся особой формой восприятия и
осмысления мира, возникающей на основе трудовой деятельности.
Социология Шюца не только существенно разнообразила спектр наличных версий
социологического теоретизирования на Западе, но и сумела явно обозначить
принципиально нетрадиционные исследовательские горизонты.
Развитие феноменологической социологии после Шюца ознаменовалось
огромным количеством работ его учеников и последователей, носящих в
основном либо популиризаторский, либо эпигонский характер. Важным
достижением, однако, стала разработка концепции так называемой
этнометодологии.

Использованная литература:
1. Очерки по истории теоретической социологии ХХ столетия (от М.Вебера
к Ю.Хабермасу, от Г.Зимеля к постмодернизму)/ Ю.Н.Давыдов,
А.Б.Гофман, А.Д.Ковалев и др. – М.:Наука, 1994. – 380 с.
История социологии: Учеб.пособие/ А.Н.Еслуков, Г.Н.Соколова, Т.Г.Румянцева,
А.А.Грицанов; под общ. Ред. А.Н.Еслукова и др. – 2-е изд., перераб. И доп.
_ Мн.: Выш. шк., 1997. – 381 с.