Содержание

| |стр. |
|Введение |2 |
|Этика долга |2 |
|свобода и этика |7 |
|заключение |12 |
|литература |14 |

введение
“Среди наших понятий … понятие
нравственности важнейшее”
И.Кант

Этика является одной из древнейших философских дисциплин, объектом
изучения которой служат мораль, нравственность. С трехсотых годов до н.э.,
когда этику впервые обозначили как особую область исследования, до
сегодняшних дней интерес к ее осмыслению не ослабевает. В разное время к
проблемам этики обращались такие философы, как Аристотель, Спиноза, Кант,
Маркс.
Среди философских трактатов по этике особенно выделяются труды
И.Канта. Этика Канта во многих отношениях явилась вершиной философии морали
нового времени. Среди классиков немецкой философии Кант уделил наибольшее
внимание нравственности (причем именно ее специфике), и его этическая
концепция, последовательно развитая в целом ряде специальных трудов, была
наиболее разработанной, систематической и завершенной. Кант поставил целый
ряд критических проблем, связанных с определением понятия нравственности.
Одна из заслуг Канта состоит в том, что он отделил вопросы о существовании
Бога, души, свободы — вопросы теоретического разума — от вопроса
практического разума: что я должен делать? Практическая философия Канта
оказала огромное воздействие на следующие за ним поколения философов (А. и
В. Гумбольдты, А. Шопенгауэр, Ф. Шеллинг, Ф. Гельдерлин и др.).
Изучение этики Канта продолжает развиваться с 20-х годов. Существует
много разнообразных оценок этики Канта. С точки зрения метафизики, наиболее
ценными являются идеи Канта о свободе и об автономии этики.
Современные исследования кантовской этики являются попыткой дать
новые способы ее переосмысления и новые подходы реконструкции критической
этики. Критическая этика Канта своим исходным пунктом имеет осознание
практики, в которой воплощается разумное поведение человека. Подобно тому
как теоретическая философия выясняет вопрос о возможности истины и научного
знания, вся практическая философия посвящена человеческой практике, причем
рассмотрение соотношения действительной свободы и морального закона
является одной из существенных проблем осмысления кантовской практической
философии. По Канту, единство критической философии с кантовской
философией морали следует искать в фундаментальном положении человека в
мире и в понимании единства его и раздвигающего границы знания поведения.
Действительно, моральное поведение требует не только осознания
долженствования, но и практического выполнения долга.
Связь этики Канта с его теоретической философией, генезис его
этических идей, становления его мысли в рамках учения о свободе и этике,
долженствование (центральная категория его морали) — эти проблемы находятся
в центре внимания при изучении его этической концепции.

Этика долга

“Чистое представление о долге имеет на
человеческое сердце … гораздо более сильное
влияние, чем все другие мотивы”
И.Кант

Единственно, что изначально предопределено в человеке, — это его
стремление к счастью; самые фундаментальные потребности и интересы людей в
конечном счете сводятся к достижению блаженства. Но если даже эту
фундаментальную природу человека можно отличить от наличной психологии
людей и предписать человеку некий “истинный” интерес и стремление в отличие
от его непосредственных, фактических склонностей и желаний, то все равно в
этом случае мораль будет сведена к некоторому “разумному эгоизму”. Кант
рассуждает здесь прежде всего как моралист, с точки зрения самого
нравственного сознания, последовательно проводя собственную логику. В
данном случае он отстаивает чистоту морального мотива. Принцип счастья,
говорит Кант, “подводит под нравственность мотивы, которые, скорее,
подрывают и уничтожают весь ее возвышенный характер, смешивая в один класс
побуждения к добродетели и побуждения к пороку и научая только одному —
как лучше рассчитывать, специфическое же отличие того и другого совершенно
стирают”[2, т.4, ч.1, с.285-286]. Если нравственность основывать на
стремлении человека к счастью, то побуждение к действию, пусть даже
правильному, будет обременено инородными, “гетерономными”, не свойственными
самой морали мотивами — надеждой на достижение успеха, на обретение
блаженства в этом или потустороннем мире, на вознаграждение добродетели,
наконец, на получение внутреннего удовлетворения от сознания правильности
своих поступков. Подлинно же моральный настрой человека должен состоять в
том, чтобы не ожидать наград ни в этом, ни в ином мире, а исполнять свой
долг безотносительно к каким-либо надеждам, пусть даже желание счастья —
неискоренимое естественное стремление человека.
Мораль, как считает Кант, нельзя рассматривать лишь как способ
достижения какого-то результата. При такой интерпретации нравственность
превращается в чисто техническую, прагматическую задачу, в вопрос о
“благоразумии”, умении и способности эффективно достигать поставленные
цели. Такие принципы действия, конечно, имеют место в человеческой жизни;
Кант называет их условными, гипотетическими императивами: если желаешь
достичь такого-то результата, следует поступать так-то. Но все дело в том,
что такие правила, определяя средства (методы, способы, пути, технику)
осуществления искомой цели, оставляют в стороне вопрос об определении самих
целей. Действительно, моральные требования к человеку нельзя свести к каким-
то техническим предписаниям, которые указывают лишь то, как можно наиболее
эффективно достигнуть преследуемую цель. Во-первых, далеко не каждая цель
может быть признана нравственной; успешное действие может иметь и
противоморальную направленность. Во-вторых, даже во имя благой цели могут
быть применены средства, притом эффективные, кои могут быть аморальными.
Таким образом, гипотетический императив, будучи руководством к действию
технического порядка, еще ничего не говорит о нравственном характере
действия. Целесообразность вовсе не всегда совпадает с требованием морали —
вот какая проблема возникает в данном случае. Решение ее сводится к
следующему: в жизни люди преследуют различные цели, но из этих —
особенных, частных, “эмпирических” — целей еще невозможно вывести
нравственность. Напротив, это нравственность признает правомерными одни и
осуждает другие цели. Стало быть, не понятие цели обосновывает моральное
долженствование, а наоборот, эмпирические цели могут быть обоснованы или
отвергнуты с точки зрения морали. Поэтому “цель, которую ставят, уже
предполагает нравственные принципы. Например, идея высшего блага в мире…
следует из морали, а не есть ее основа”[2, т.4, ч.2, с.9].
Кант сторонник приоритета долженствования над ценностью в морали, в
этом он видит специфику нравственности, кроме того, он первым в истории
этики обратил внимание на всеобщий характер нравственных требований, на то,
что они в своем обязующем значении распространяются на всех людей, в
конечном счете на человечество в целом. Кант обращает особое внимание на
то, что в морали человек должен сам осознавать необходимость
(долженствование) определенных действий и сам понуждать себя к этому. В
этом он и видит специфику моральности, отличая ее от легальности (просто
исполнения вменяемых человеку требований, внешнего подчинения). Мораль не
выводится Кантом из анализа человеческого бытия, истории, общества, а
просто постулируется как нечто изначально данное разумом и как некое особое
измерение мира. Из отождествления Кантом морали и свободы (как способности
человека давать себе самому законы) вытекает его формализм в понимании
нравственности. По Канту “безусловно добрая воля, принципом которой должен
быть категорический императив, неопределенная в отношении всех объектов,
будет содержать в себе только форму воления вообще, и притом как
автономию”[2, т.4, ч.1, с. 288]; это и есть “единственный закон”, не
имеющий никакого другого содержания. Он считает, что из чисто формального
закона в решении любой конкретной моральной проблемы всегда следует только
один возможный вывод, предписание к действию, принцип.
Теснее всего нравственность у Канта сплетена с правом. Если какого-
либо человека долг заставил сделать выбор не в пользу своего ближнего, то
для Канта это служит свидетельством его нравственности. В действительности
здесь проявляется лишь абстрактный гуманизм — ведь отнюдь не всегда это
справедливо на самом деле, то есть отнюдь не всегда “любовь к дальнему”
нравственнее “любви к ближнему”. Кант прав в том, что нравственный
императив требует оказания людям нужной помощи, но совсем не вынуждает
любить их за это. “Совершенно нелепо было бы говорить: вы должны любить
других людей. Следовало бы сказать: у вас есть все основания любить своего
ближнего, и это справедливо даже в отношении ваших врагов”[2, т.2, с.139].
И, действительно, чувство долга как будто исключает чувство любви, ибо
любить по обязанности невозможно. Но Кант не прав, считая, что они никогда
не могут совпасть, поскольку подлинная человечность предполагает любовь ко
всем людям, а тогда и сострадание, и жалость будут адекватными долгу
(скорее даже будут заменять долг). “Людей, поступающих согласно принципам,
совсем немного, что, впрочем, очень хорошо, так как легко может случиться,
что в этих принципах окажется ошибка, и тогда вред, отсюда проистекающий,
распространится тем дальше, чем более общим будет принцип и чем более
непреклонным лицо, которое им руководствуется. Людей, действующих из добрых
побуждений, гораздо больше и это превосходно”[2, т.2, с.150]. Но Кант
снижает ценность таких добрых побуждений: это скорее инстинкты, которые не
следует переоценивать, хотя и нужно хвалить, ибо больше всего на свете
людей, неизменно имеющих “перед глазами свое любимое Я как единственную
точку приложения своих усилий”[2, т.2, с.150] и добивающихся того, чтобы
все вращалось вокруг своекорыстия.
В этике Кант развивает учение об автономии морали: утверждая
свободу, человек выступает творцом собственного нравственного мира, он сам
себе предписывает закон действий. Кант провозглашает нравственную
установку, характер и законы которой, существенно отличаются от тех, что
преобладают в периоды спокойного и размеренного постепенного развития,
отличаются радикализмом предъявленных требований: “эти законы повелевают
безусловно, каков бы ни был исход их исполнения, более того, они даже
заставляют совершенно отвлечься от него“, людям “достаточно того, что они
исполняют свой долг, что бы ни было с земной жизнью и даже если бы в ней,
быть может никогда не совпадали счастье и достойность его” [ 1, с.81-82]. В
отличие от условных правил поведения долг выступает по своей сущности
абсолютным требованием, следовать которому надлежит безусловно. В
обстановке громких требований прав человека и его свобод Кант своим
категорическим императивом напомнил об ответственности, требования всегда
поступать так, чтобы максима поступка могла в то же время стать принципом
всеобщего законодательства. Действие не “ сообразно с долгом”, а “ из
чувства долга” — вот что имеет истинно нравственную ценность. Человек
поистине нравственен только тогда, когда исполняет долг не ради какой-либо
внешней цели, а ради самого долга. Ни одно из непосредственно-спонтанных
чувств — доброжелательность, сочувствие, сострадание, симпатия, участие —
сами по себе еще не есть истинная добродетель. Ибо эти душевные порывы
могут толкнуть человека отнюдь не только на путь добра, но и к совершению
зла. Кант признает мотивы человеколюбия нравственными при условии, что они
не просто выражают психические склонности человека, а поставлены под
контроль долга, определены моральным законом как их объективным критерием.
Единственно нравственным мотивом будет только такой, который “строго
напоминает нам нашу собственную недостойность”, в коем нет ничего, “что
льстило бы людям”, поощряло бы в них “самомнение” и “самодовольство”.
Поведение, закон которого совпадает с законом природы, не имеет, по
Канту, никакого отношения к нравственному закону. То, чего нет в
естественном законе, — это внутреннее принуждение. Моральную способность
“свободного самопринуждения” Кант называет добродетелью, а поступок.
исходящий из такого умонастроения (из уважения к закону), — добродетельным
(этическим) поступком. “Добродетель есть твердость максимы человека при
соблюдении своего долга — всякая твердость узнается через те препятствия,
которые она может преодолеть, для добродетели же такие препятствия — это
естественные склонности, могущие прийти в столкновение с нравственным
намерением… всякий долг содержит понятие принуждения со стороны закона,
этический долг содержит такое принуждение, для которого возможно только
внутреннее законодательство”[2, т.4, ч.2, с.329].
Кант заботится о чисто интеллектуальном “строгом образе мыслей”,
подчиняющем эмпирические суждения и действия “принципу исключения между
добрым и злым”. Он пишет: “Для учения о нравственности вообще очень важно
не допускать, насколько возможно, никакой моральной середины ни в
поступках, ни в человеческих характерах, так как при такой двойственности
всем максимам грозит опасность утратить определенность и устойчивость”[2,
т.4, ч.2, с.23]. По Канту, из двух добродетелей, если они конфликтуют друг
с другом, действительно добродетелью может быть только одна, та, что
составляет долг. Либо долг не может противоречить долгу, либо он не есть
истинный долг и может относиться к области морали только как негативное,
аморальное. Речь здесь идет о диктатуре долга, которая может вести к
обострению “разорванности” человека, вразрез его целостности, вразрез
гуманности. Но Кант знает о разрушающей веление долга естественной
диалектике, под которой он разумеет “наклонность умствовать наперекор
строгим законам долга и подвергать сомнениям их силу, по крайней мере их
чистоту и строгость, а также, где это только возможно, делать их более
соответствующими нашим желаниям и склонностям, то есть в корне подрывать их
и лишать всего их достоинства, что в конце концов не может одобрить даже
обыденный практический разум”[2, т.4, ч.2, с.240]. Кант знает и “другую
диалектику, которая возникает в обычном нравственном сознании, тогда оно
развивает свою культуру и восходит к практической философии, чтобы
избавиться от двусмысленности, рассматривающей нравственные принципы”[2,
т.4, ч.2, с.242].
Для Канта нравственное начало сводится лишь к субъективному сознанию
долга. Долг есть долг — чистый долг, исполнять его следует единственно из
уважения к нему. Обосновывая это требование Кант апеллирует к совести.
Действительно, совесть человека является наилучшим судьей в вопросах
морали, высшей способностью нахождения моральной истины и выработки
правильного решения и подлинно нравственной точкой зрения, если она не
только субъективна, но и соединена со знанием объективной истины. Но у
Канта, как это видно в “Критике чистого разума”, совесть как раз и
появляется там, где голос разума умолкает, где мышление не справляется с
познавательными проблемами. Так что совесть у Канта уже в своем появлении
по необходимости оказывается субъективной. В учении Канта понятие совести
неразрывно связано с дуализмом его философской системы, которым проникнута
вся человеческая жизнь и который он подчеркивает, различая антропологию и
антропономию. Но этот дуализм не умаляет значение нормативно-критических
принципов для реального поведения человека, и побуждения совести являются
необходимой составной частью характеристики личности. Деятельный
практический разум, рассматриваемый Кантом в учении о добродетели, несет в
себе сознание “внутреннего судилища”, которое и есть совесть. Это сознание
выражается в изначальных моральных задатках и выводах разума, в идеальных,
часто основанных на религиозной вере целях и, наконец, в разумном волнении,
то есть в моральном принципе или основоположении разума, сформулированном
Кантом еще в 1788 году в “Критике практического разума” и легшем в основу
“Метафизики нравов”. В кантовском учении наряду с эстетической и разумной
потребностью человека в совести имеет значение и сфера религиозного опыта,
своего рода “религиозно-совестливая” установка. Речь идет о первоначальных
задатках моральности, в которых склонности, порыв к действию, само действие
требуют воления, не обходящегося без совести; временные ступени выражения
этих задатков, а также формы их осознания (смутная, отчетливая и религиозно-
верующая) придают учению о совести законченный вид. Учение о совести —
это, по сути дела, учение о благе, имеющем всеобщее значение; это —
деяние, воля и сознание морального человека.
Принцип “уважения к моральному закону” является сердцевиной
кантовской этики, поскольку в нем открывается измерение гуманного
поведения. Только личность, согласно Канту, может выражать это уважение,
которое является априорным чувством; осознание этого уважения идентично
осознанию законообразного долга и имеет характер необходимой всеобщности.
Уважение к закону есть единственная движущая сила морального долга.
Человек, по Канту, не просто разумное существо, он призван побуждаться
разумом к моральному поведению, что выражается в почитании морального
закона. Казалось бы, здесь нет речи о личном стремлении к счастью. Но
противоречие долга и стремления к счастью — лишь кажущееся. Кант
преодолевает его, утверждая, что счастье отдельного человека и блаженство
всего человечества достижимо лишь тогда, когда их поведение подчиняется
моральному закону. Смысл жизни — в связи добродетели и блаженства. Только
такой долг, который способствует счастью человека и человечества, имеет
этическую ценность. Учение Канта о долге, таким образом, есть забота о
достоинстве человека и о счастье человечества. Долг — “мост” между личным
счастьем и общественным благом, точка оптимального их соединения.
Кант видит бездну между тем, что должно быть соответственно
безусловному нравственному закону и что есть в действительности. Идеал
добра неосуществим в пределах эмпирического существования в человеческой
жизни. Человек смертен. Вопреки “Критике чистого разума”, где существование
Бога и бессмертной души признано недоказуемым, Кант в этическом учении
постулирует существование Бога и бессмертную душу по образу и подобию Божью
— ради придания объективности нравственному закону. Здесь возникает
противоречие: Бог и бессмертная душа выводятся из нравственности, а сама
нравственность обусловлена Богом и бессмертной душой. Вообще Кант связывает
мораль с верой человека в бога. Кант считает, что религия должна быть
нравственной, то есть основанной на нравственности и признавать
самоценность и самозаконность нравственности Упование на абсолютно
справедливого творца, который создает всеправедный потусторонний
миропорядок, где добродетели и пороку будет в конце концов воздано по
заслугам, есть необходимый постулат практического разума, без которого
нравственность психологически невозможна для людей. Однако в одной из своих
поздних работ “Религия в пределах только разума” Кант уточняет взаимосвязь
морали и религии. Упование на конечное осуществление всесовершенного
миропорядка, являясь психологически необходимыми следствиями морального
умонастроения искажают чистоту нравственного мотива. Сама же мораль — ее
объективные нравственные законы — “не нуждаются в идее о другом существе”
над человеком; “мораль не нуждается в религии”. Иными словами,
нравственность должна быть выведена вполне самостоятельно и независимо от
религии, она, как говорит Кант, “довлеет сама себе”. Мораль имеет свои
специфические мотивы, не сводимые к соображениям земного или религиозного
практицизма. Мораль скорее всеобщий человеческий нежели божественный суд.
От религии мораль отличается существенно; конечно, Бог — это
гарантия совпадения счастья и долга (в мире ином), но для Канта важно то,
что нравственное чувство совершенно автономно, рождается не из веры, а само
по себе. В 60-е годы Кант приходит к убеждению, что в Бога следует верить,
но доказать его существование трудно, а может быть, и не нужно;
теоретические и религиозные принципы не совпадают с нравственными. В работе
“О единственно возможном доказательстве бытия бога” (1763) он напишет:
необходимо, нужно быть убежденным в существовании бога, но вовсе не столь
необходимо доказать это. Если человек совершает какой-либо нравственный
поступок из-за боязни воздаяния за гробом, то, по мысли Канта, на самом
деле это безнравственно, так как богу тогда подчиняются, как подчиняются
деспоту; “тогда это вовсе не грех, а политичное неблагоразумие” [2, т.1,
с.508]. Не подобное корыстное благоразумие и непрактическое благоразумие
являются источником нравственности. Нравственный императив (так в эти годы
уже называет нравственные требования немецкий философ) ценен сам по себе и
поэтому безусловен: ”Цель при моральном императиве в сущности неопределена,
поступок определяется не целью, а восходит к свободному выбору, цель же
может быть какой угодно. Моральный императив повелевает, таким образом,
абсолютно, невзирая на цель”[2, т.1, с.569]. Мораль указывает,
следовательно, на внутреннюю абсолютную человеческую самоценность; она
выходит за границы познавательного отношения, не включается в компетенцию
теоретического разума. В ранние годы Кант приходит к выводу о
несовместимости нравственности и счастья: их синтез — благо, но это лишь
идеал, и, “поскольку таковой не может быть достигнут людьми”, “он основан
на вере в божественное содействие”, это — идеал, который не может быть
достигнут. Так рождается знаменитая нравственная кантовская антиномия.
Согласно Канту, существует множество хороших нравственных качеств,
нравственных чувств, которые можно даже оценить как благородные, хотя в
собственном смысле слова они не относятся к настоящим добродетелям.
Например, чувства сострадания или благожелательности прекрасны и, однако,
слепы и слабы. “Напротив, если благорасположение ко всему человеческому
роду вообще стало для вас принципом, которому вы всегда подчиняете свои
поступки, то любовь к нуждающемуся остается, но теперь она с некоторой
высшей точки зрения поставлена в истинное отношение ко всей совокупности
ваших обязательств”[2, т.2, с. 137]. Ведь невозможно, чтобы наше сердце
исполнялось нежным участием к каждому, иначе добродетельный человек, вечно
проливая слезы, превратился бы в мягкосердечного бездельника; услужливость,
сострадание, мягкосердечие по отношению к одним превращается в
несправедливость по отношению к другим людям. Вот почему, согласно Канту,
“истинная добродетель может опираться только на принципы, и, чем более
общими они будут, тем возвышеннее и благороднее становится добродетель” [2,
т.2, с.138]. Эти-то общие принципы Кант и являются истинной добродетелью, в
то время как сострадание, услужливость и т. п. заслуживают название лишь
адаптированной (так сказать, облегченной) добродетели. Так рождается
антиномия чувств и разума, счастья и долга.
Невозможно замкнуть все многообразие проблем, поставленных Кантом в
этике, на деятельности чистого разума. Поэтому в последние годы отмечается
тенденция рассматривать физические, социальные, терминологические аспекты
его практической философии. В частности, большое внимание уделяется анализу
проблемы деятельности, условия реализации свободы.

Свобода и этика

“Для того, кто привык к свободе, нет
большего несчастья, чем быть отданным во власть
такого же существа, как он, которое может
принудить его отказаться от своей воли и делать
то, что он хочет”
И.Кант

Свобода — “нерв философии Канта” , она “является одним из
краеугольных камней морали и религии, а также ключом для систематического
построения чистого разума и разума спекулятивного” — так характеризует
значение проблемы свободы в философии Канта метафизически ориентированные
кантоведы. Кант не избегает языка метафизики в рассмотрении понятия
свободы. По существу, он не раскрывает содержания ее безусловности,
ограничиваясь утверждениями о негативной свободе, то есть “свободе от…”,
хотя обращается с понятием “свобода” так, как если бы знание о ней было
достигнуто. Разум не может объяснить, как возможна эта свобода. В “Критике
чистого разума” Кант показал только как мы можем ее помыслить , не впадая в
противоречие. доказательство ее реальности он оставил для разума
практического. Признавая природное несовершенство человека, Кант в то же
время видел в нем разумное существо, которое способно с помощью
собственного разума и нравственного императива ограничивать и преодолевать
собственные желания. “Люди имеют достаточно ума для самоконтроля и
морального поведения”.
Кант, как дуалист, знает только два уровня причинности — в рамках
природы и свободы, причем в первом она понимается механистически, во
втором — метафизически, а поскольку человеческая свобода исключается из
природной, постольку природа, тело и дух абсолютно отделены друг от друга,
тем самым идеи и гипотезы о них никогда не могут различить у Канта
правильного различения. Как возможна свобода разумного существа в мире, где
правит необходимость, то есть господствует необходимая, а не свободная
причинность? Кант называет понятие свободы “ключом к объяснению автономии
воли”. Идею универсальной воли развивает категорический императив, но он
требует третьего связующего звена между утверждаемой им волей человека и
универсальным моральным законом. Этим третьим звеном и является понятие
свободы. Благодаря Идее свободы Кант выявил особенность природы
человеческого разума — его “виновность”, которая несет в себе роковое
несоответствие между требованиями природы и уровнем его возможностей. Все
попытки решения смыслообразующих жизненных вопросов являют собой
метафизическую лестницу человеческого существования, которое погружено в
трагическую ситуацию. Кант видит выход в поиске путей к новой метафизике.
Именно с этой целью его позитивная критика стала попыткой представить
спекулятивную философию как “предтечу” морали, как путь к практической
философии. Кантовская философия отвергает спекулятивную метафизику, но лишь
с тем, чтобы открыть двери метафизике “этизированной”, она “ограничивает
претензии спекулятивного разума, позволяя безгранично развиваться разуму
практическому; …короче, она открывает метафизике новый путь…”[2,
т.3,с. 190].
В ранних набросках к своей моральной философии Кант исходил из
комплексного понятия практики, выражаемого тремя различного рода
практическими ценностями: умением, благоразумием и мудростью.
Соответственно каждая из них лежит в основе классификации видов
человеческой деятельности — технической, прагматической, моральной. На
основе такого понимания практики Кант осуществляет разделение видов блага
на проблематичное, прагматичное и моральное, как из этой триады выводится
различие гипотетического, практического и категорического императивов.
Умение, по Канту, требует прагматического измерения практики, это своего
рода “тактическое” умение, направленное на собственное благо. Мудрость уже
направлена на осуществление морального закона. “Императив нравственности
содержит ограничительные условия всех императивов благоразумия” [2, т3,
с.274].Здесь возникает возможность конфликта между благоразумным и мудрым
поступком, причем только в моральном измерении человек может обрести полную
свободу и интенсивность.
А как быть в том случае, когда человек выбирает поступок,
противоречащий долгу?
Концепция свободы у Канта допускает неоднозначное толкование и может
пониматься, во-первых, как “положительная свобода”, при которой человек
свободен только тогда, когда его действия определяются моральным законом,
и, во-вторых, как “нейтральная свобода”, имеющая место в случаях выбора
человеком правильных или неправильных действий именно тогда, когда он
предпочитает поступок, противоречащий долгу. Для теории Канта оба эти
аспекта свободы весьма существенны, так как, с одной стороны, только
обусловленность действия категорическим императивом, то есть чисто
рациональное действие согласуется с истинным характером ноуменальных
сущностей, а с другой — необходимостью оставить возможность моральной
ответственности для людей, действующих вопреки закону нравственности, делая
существенной концепцию нейтральной свободы. Однако эти две концепции
свободы несовместимы, когда субъект действует вопреки велению долга, он
будет свободен в нейтральном смысле и несвободен в положительном.
Подобная трактовка проблемы свободы лишь отчасти может быть основана
на этике Канта путем различения понятий воли и произвола. Причем если в
ранних работах понятие воли использовалось для обозначения как воли, так и
произвола, то в поздних работах воля есть чистый практический разум
источник объективного закона нравственности, а произвол содействует выбору
между директивами воли и чувственности. Употребляя понятие воли в двух
различных значениях как воли и как произвола Кант утверждает, что обе эти,
по-видимому, противостоящие друг другу концепции вполне примиримы и что,
следовательно, человек теоретически обладает свободой выбора. Проблема воли
и произвола связывается с попыткой Канта объяснить изначальное зло в
человеческой природе, не отвергая при этом свободы человека. Склонность ко
злу, хотя и имеет свою основу в свободе, есть проявление произвола.
Действительно, Кант приходит к антиномии виновности человека из-за
“естественной склонности человека ко злу”[1, с.99]. Это противоречие
воспроизводит дуализм кантовского учения о свободе.
В “Критике чистого разума” свобода вместе с бессмертием души и
существованием Бога оказывается отнесенной к той области, которая лежит вне
познания, то есть находится за пределами и чувств, и разума. Разум
нравственный — это разум особого рода, разум практического,
непознавательного устремления, к которому чувства не имеют никакого
отношения. Вследствие этого возникает антиномия чувств и нравственного
разума, счастья и долга.
В Лекциях по этике Кант начинает отличать действие от намерения, в
чем следует видеть зародыш последующего принципиального различения сущего и
должного: “свободные поступки являются добрыми: 1) в своих следствиях
(соответственно их степени) — физически благие; 2) по своему намерению
(соответственно их степени) — морально благие… морально свободные
поступки имеют благость, которая ценится не в соответствии с действием, а в
соответствии с намерением. Иначе моральное было бы меньше, чем физическое”.
Кант потому и отделяет сферу свободной нравственности от природы, что здесь
имеет значение не причинное действие, следовательно, не действие вообще
(поскольку последнее не бывает без причины), но намерение, мотив, должное.
Это намечает путь основательной проработки Кантом принципа свободы, ибо
свобода — это осуществление свободного выбора и свободного действия
независимо от требований наличной, чувственно воспринимаемой
действительности.
Не чувство, не природа, а разум в конечном счете, — особый,
непознающий разум определяет нравственные поступки человека. А исток
нравственных поступков субъекта — свобода как один из определяющих
аспектов нравственного разума. Свобода, бытие Бога и бессмертие души — те
три ипостаси нравственности, которые в “критике чистого разума” становятся
вехами, ограничивающими знание: первая из них — это свобода. Подчинение
человека природе, пишет Кант, всегда нелегко, но оно неизбежно. “ Гораздо
более жестоким и неестественным, чем это бремя необходимости, является
подчинение одного человека воле другого. Для того, кто привык к свободе,
нет большего несчастья, чем быть отданным во власть такого же существа, как
он, которое может принудить его отказаться от своей воли и делать то, что
он хочет”[2, т.2, с.218]. Потребность в свободе так велика, что, если
предоставить выбор между смертью и рабством, большинство, как думает Кант,
предпочтет смерть. Ведь воля каждого человека есть продукт только его
собственных устремлений, склонностей и согласуется с его собственными
представлениями о благополучии. “В подчинении другому есть не только нечто
крайне опасное, но и нечто отвратительное и противоречивое, указывающее в
то же время на его неправомерность…”[2, т.2, с.219]. Животное,
подчиняющееся человеку, ощущает, конечно, свою беду, если этот человек
недобр, но, по мнению Канта, ощущается это не в каждое мгновение, да и не
знает животное ничего о своем существовании в целом. Человек же, “зависящий
от другого, уже не человек; он это звание утратил, он не что иное, как
принадлежность другого человека”[2, т.2, с.220]. Таким образом, Кант
приходит к выводу о свободе как такой существенной характеристике
специфически человеческого бытия, которая возвышает его над всем животным
миром. Свобода — это сфера не внешнего, но внутреннего чувства, его можно
назвать чувством человеческого достоинства и человеческой автономии. Пока
еще свобода не признается областью интеллигибельной, но уже объявляется
стоящей выше животного царства и являющейся принадлежностью разума, причем
особого разума.
Как же возможны свобода и нравственность? Человек, говорит Кант,
принадлежит в одно и то же время к двум мирам. Один — мир природы, явлений
эмпирического бытия, пространства и времени, внешней необходимости; другой
же — мир ноуменальный, вне пространства, времени и всего сущего, мир
интеллигибельный, мыслимый лишь в категориях практического разума, мир
свободы. Соответственно все мыслимые законы подразделяются Кантом на
“законы природы” и “законы свободы”, или нравственности. Свобода для Канта
означает не беспричинность, а способность разумного существа самому
устанавливать для себя закон в качестве необходимого и универсального.
Когда человек сам налагает на себя закон, но при том такой, который может
быть одновременно законом всеобщим, распространяющимся на все человечество
(знаменитый кантовский “категорический императив”), тогда он свободен. Это
и есть нравственность, тождественная свободе. В том, что этот закон
определяется свободным, собственным усмотрением индивида, которое в свою
очередь не предопределено никакими природными детерминантами, ничем иным,
кроме самого человеческого разума, проявляется субъективный и автономный
характер морали; в том же, что этот закон не может быть простым изъявлением
личного произвола, а может быть только всеобщим, проявляется его
объективность и необходимость, — объективность не эмпирического, а
ноуменального, трансцедентального плана, необходимость, выводящая человека
за границы мира природы. Кант высказывает догадку о том, что свобода не
предшествует морали как ее изначальная предпосылка, а является выражением
специфического характера нравственного долженствования.
С вопросом о свободе тесно связана кантовская философия истории с ее
идеей прогресса, его учение о вечном мире, о государстве, о праве. Значение
идеала общественного развития Кант видел “в торжестве всеобщих форм права”,
в преодолении антагонизма этики и политики на путях вечного мира. Реальному
воплощению этого идеала может служить кантовский лозунг “дисциплинировать,
культивировать, цивилизовать”.
У Канта неоднозначность понимания свободы индивида в теоретической и
этической части учения по сравнению с его политической теории возникает
противоречие между тем положением кантовской этики, в которой утверждается,
что человек является целью самой по себе, и политической теорией, где
человек рассматривается как зависимый от внешних для него факторов, таких,
например как обладание собственностью. Кант допускал ограничение
политических прав женщин, детей, а также так называемых “пассивных
граждан”. В этом видно социально ограниченное понимание Кантом
демократических свобод индивида. Но в то же время в кантовской политической
теории имеется четко выраженная мысль о том, где именно следует искать
пути совершенствования правовых порядков. Кант осуждал деспотизм, правление
“отеческое, при котором подданные, как несовершеннолетние, не в состоянии
различить, что для них полезно, а что вредно (за них это решает глава
государства), — такое правление есть величайший деспотизм. Правление
должно быть не “отеческим”, а отечественным, объединяющим правоспособных
граждан. Здесь — основной пафос кантовской работы.
Какое же место может занимать нравственный подход при анализе
явлений человеческой жизни?
Именно область истории подвергает нравственный подход испытаниям на
его правомерность и состоятельность. У Канта в человеческой истории
действенны мотивы эгоистические, они движут поступками людей и реализуют
историю. Целые народы в отношениях между собой “ведут себя” так же, как
отдельные индивиды, то есть в истории человечества все происходит не по
моральным законам. Эта точка зрения в “Идее всеобщей истории во всемирно-
гражданском плане”: “Отдельные люди и даже целые народы… каждый по своему
разумению и часто в ущерб другим преследуют собственные цели”[2, т.6, с.7],
то есть согласно Канту, история вненравственна и подход к ней должен быть
лишен морализаторства. Моральный закон в истории бессилен, здесь царит
закон “природы”, которую Кант в данном случае приравнивает к “эгоистической
человеческой природе, противной требованиям нравственности”. ”Человек есть
животное, которое живет среди других членов своего рода, нуждается в
господине. Дело в том, что он обязательно злоупотребляет своей свободой в
отношении своих ближних; и хотя он ,как разумное существо, желает иметь
закон, который определил бы границы для всех, но его корыстолюбивая
животная склонность побуждает его, где это ему нужно, делать для самого
себя исключение… Нельзя понять, как он создает себе главу публичной
справедливости, который сам был бы справедлив. Ведь каждый облеченный
властью всегда будет злоупотреблять своей свободой, когда над ним нет
никого, кто распоряжался бы им в соответствии с законами… Из столь кривой
тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого.
Только приближение к этой идее вверила нам природа”[2, т.6, с.14].
По Канту, люди, создающие свою историю, сами ничего не ведают о ее
перспективе, о “ тайном плане природы”, которая осуществляется помимо
разумных, в том числе и благих, намерениях человека через моральное зло.
Кант придерживается идеи об исторически конструктивной роли зла. В “Идее
всеобщей истории” у него история в конце концов разрешается установлением
нравственных принципов, в чем Кант видит “оправдание природы”, которая
использует морально сомнительные средства для благих целей: всякая частная
воля направлена на родовую цель человечества к достижению полноты и
совершенства в развитии через хаос, антагонизмы, раздоры, честолюбие,
корысть, властолюбие, злобу, зависть, через страсть к разрушению, через
бессмысленный хор человеческих дел. “Всегда удивляет то, что старшее
поколение трудится в поте лица как будто исключительно ради будущих
поколений, а именно для того, чтобы подготовить им ступень, на которой
можно было бы выше возводить здание, предначертанное природой, и чтобы
только позднейшие поколения имели счастье жить в этом здании, для
построения которого работал длинный ряд предшественников (хотя, конечно,
непреднамеренно), лишенных возможности пользоваться подготовленным им
счастьем. Но каким бы загадочным ни казался такой порядок, он
необходим…”. “Когда-нибудь, не очень скоро, человеческий род достигнет,
наконец, того состояния, когда все его природные задатки смогут полностью
развиться и его назначение на земле будет исполнено” [2, т.6, с.22].
В социальной сфере Кант преподносит идею просветительского
здравомыслия о неспешном изменении к лучшему, вместо “революции в образе
мыслей”. Он уклоняется от строгих моральных оценок общественного прогресса,
добро и зло вытесняются у него и подменяются категориями лучше-хуже,
безусловная противоположность этических понятий “размывается”
постепенностью улучшений, “бесконечностью движения вперед от плохого к
лучшему”. Индивидуальный и коллективный эгоизм, считает он, в итоге
приносит обществу не ущерб, а внутреннее соперничество между индивидами —
положительное, благоприятное условие совершенствование индивидов и
прогресса общества, приближения ко “всеобщему, всемирногражданскому
состоянию” [2, т.6, с.20-21]. В данном случае Кант оставляет в стороне
этический подход и прибегает к социально-нравственной оценке “будущего
великого государственного объединения”.
Среди задатков человека Кант выделяет способность “общаться с себе
подобными”. Общение он сводит к отрицательной форме, к антагонизму между
изолированными друг от друга индивидами, такое “общение” прямо вытекает из
“необщительного свойства”, заложенного в природе человека, из сильного
стремления уединиться, изолироваться, из желания “все сообразовывать только
со своим разумением”; такой человек неизбежно ожидает отовсюду
сопротивления, так как он по себе знает, что сам склонен сопротивляться
другим” [2, т.6, с.11]. Это порождает только “недоброжелательную
общительность” людей, постоянно угрожающую обществу разъединением. Человек
утверждает себя среди своих ближних, которых он не может терпеть, но без
которых он “не может обойтись”[2, т.6, с.11]. Развитие таких задатков в
индивидах, как честолюбие, властолюбие, корыстолюбие ведет, по Канту, к
расцвету талантов, просвещению: ”вся культура и искусство, украшающие
человечество, самое лучшее общественное устройство — все это плоды
необщительности”[2, т.6, с.11]. Добро с этой точки зрения появляется в
истории как побочный продукт морального зла: “Моральное зло имеет то
неотделимое от своей природы свойство, что по своим целям (особенно в
отношении других, держащихся такого же образа мыслей) он внутренне
противоречиво и саморазрушительно и, таким образом, хотя и медленно, но
уступает место моральному принципу добра”[2, т.6, с.300]. Кант утверждает,
что от необузданного эгоизма и разгула своеволия через прогресс к
дисциплине и просвещению все же можно постепенно прийти к предначертанной
человечеству цели и “патологически вынужденное согласие к жизни в обществе
претворить в конце концов в моральное целое” [2, т.6, с.12]. Цивилизация
воздвигнута на плюрализме эгоистических устремлений, но ведь они, вообще
говоря, к добру не ведут. Таким образом, в данном случае Канту приходится
отодвигать разрешение нравственной задачи для чувственного мира в
“необозримую даль”[1, с.221].

Заключение

Учение о нравственности находится в центре всей системе Канта.
Канту удалось обозначить, если и не объяснить полностью, целый ряд
специфических черт морали. Нравственность не есть психология человека как
такового, она не сводится ни к каким-то присущим всем людям элементарным
стремлениям, чувствам, влечениям, побуждениям, ни к каким-то особенным
уникальным переживаниям, эмоциям, побуждениям, отличным от всех остальных
психических параметров человека. Нравственность, конечно, может принимать
форму тех или иных психологических явлений в сознании человека, но лишь
через воспитание, через подчинение стихии чувств и побуждений особой логике
морального долженствования. Вообще, мораль не сводится к “внутренней
механике” душевных импульсов и переживаний человека, а имеет нормативный
характер, то есть вменяет человеку определенные действия и сами побуждения
к ним по их содержанию, а не по психологическому облику, эмоциональной
окраске, душевному настрою и т. п. В этом прежде всего и состоит объективно-
долженствовательная природа моральных требований по отношению к
индивидуальному сознанию. Этим методологическим разграничением “логики
чувств” и “логики морали” Канту удалось обнаружить суть нравственного
конфликта в сфере индивидуального сознания в конфликте долга и склонностей,
влечений, желаний, непосредственных стремлений. Долг по Канту —
односторонняя и прочная цельность, реальная альтернатива моральной
мягкотелости и противостоит последней как принципиальность компромиссам.
Одна из исторических заслуг Канта в развитии понятия морали состоит в его
указании на принципиальную всеобщность нравственных требований, которая
отличает мораль от многих иных схожих с ней социальных нормативов (обычаев,
традиций). Кант обратил внимание на роли личного самосознания и
самопонуждения в морали, на специфический характер нравственной свободы, на
связь этой свободы с особенностями морального долженствования. Свобода
рассматривается им как один из определенных аспектов нравственного разума.
Парадокс кантовской этики состоит в том, что, хотя моральное действие
и направлено на осуществление природного и морального совершенства, достичь
его в этом мире невозможно. Кант пытался наметить и разрешение парадоксов
своей этики, не прибегая к идее Бога. Он видит в нравственности духовный
источник коренного преобразования и обновления человека и общества.
Постановка Кантом проблемы автономности этики, рассмотрение этического
идеала, размышления о практическом характере нравственности и т. д.
признаются неоценимым вкладом в философию.

ЛИТЕРАТУРА

1. Кант И. Трактаты и письма, М.: Наука, 1980 — 709 с.
2. Кант И. Сочинения в шести томах, М.: 1963 — 1966 г., т.1, 2, 3, 4, 6.
3. Т. Б. Длугач “И. Кант: от ранних произведений к “Критике чистого
разума”, М.: Наука, 1990 — 136 с.
3. И. С. Андреев, Б. Т. Григорьян “Философия Канта и современный идеализм”,
М.: Наука, 1987 — 272 с.
5. О. Г. Дробницкий “Понятие морали”, М.: Наука, 1974 — 388 с.
6. “Кант и философия в России”, М.: Наука, 1994 — 271 с.
7. Философский словарь, под. ред. И. Т. Фролова, М.: Политиздат, 1986 —
590 с.
7. “Философия” под ред. В. П. Кохановского, Роств-на-Дону.: Книга, 1995 —
576 с.